|
История ПСКОВСКОГО КАДЕТСКОГО КОРПУСА
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 16:40 | Сообщение # 1 |
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| 
Ул. Некрасова, 23. Псковский кадетский корпус. Был открыт в 1882 г. и до 1917 г. размещался в здании бывших губернских присутственных мест. Это здание построено в 1784 г., перестроено в 1854-1859 гг.
Полный штат кадетов в 1880-е годы составлял 400 воспитанников. Кадеты не только учились, но и несли караульную службу, занимались строевой подготовкой, фехтованием. Большое значение придавалось воспитанию интереса к военной службе, чувства товарищества, исполнительности, дисциплинированности.
Правила приема в кадетские корпуса обеспечивали преимущественное поступление офицерских детей. За все время работы из стен кадетского корпуса вышло 1443 выпускника. Большая часть из них поступила в военные училища России. Среди знаменитых выпускников - военные историки Н. Е. Духанин, П. Н. Симанский, военный теоретик А. К. Келчевский и другие.
С 1925 г. здание получило название Дом Советов. В настоящее время здесь работают администрация Псковской области и областное Собрание.
Источник >>>
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 16:41 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Псковский кадетский корпус
образован в 1876 г. под названием военной гимназии, из прогимназии. Обращен в корпус в 1882 г. Комплект — 400 кадет.
Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890—1907.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 16:54 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| 
 ПСКОВСКИЙ КАДЕТСКИЙ КОРПУС
1797 - Военно-начальная школа солдатских детей в Пскове
14.5.1859 - Псковское училище военного ведомства
30.8.1866 - Псковская военная школа
17.7.1868 - Псковская военная прогимназия
13.7.1876 - Псковская военная гимназия
22.7.1882 - Псковский кадетский корпус
Спальное помещение 1 роты
А.А.Михайлов. Бюллетень ОКРКК в Сан-Франциско №49,1996
Спальное помещение 1 роты
Псковский кадетский корпус был образован в 1882 г. на основе военной гимназии. Однако, еще в XVIII веке в городе имелась гарнизонная школа, а в начале XIX - полубатальон военных кантонистов. Штат воспитанников корпуса был определен в 400 чел., но в действительности их всегда было несколько больше: 410-420 человек. В соответствии с "Положением Военного Совета 1886 г." администрация могла принимать сверхштатных воспитанников "в числе допускаемым условиями помещений и с таким расчетом, чтобы от этого численный состав классов... не превышал установленной нормы: 35 чел. "Условия помещений" во Пскове были весьма благоприятны, так как корпус унаследовал от военной гимназии обширное трехэтажное здание, построенное еще в царствование Екатерины II и реконструированное в 1850-е годы.
Абсолютное большинство среди псковских кадет, как и среди кадет других корпусов, составляли дети офицеров, обучавшиеся за казенный счет и жившие в интернате. Первым директором заведения стал генерал-майор Александр Сергеевич Курбатов. Это был опытный педагог, ранее служивший во 2-м и Киевском кадетских корпусах. Должность инспектора классов занял Михаил Александрович Энден, переведенный во Псков из Пажеского корпуса, где он в течение 16 лет состоял ротным командиром. А.С. Курбатов и М.А. Энден смогли привлечь под свое начало немало талантливых педагогов. Так естественную историю преподавал известный зоолог, исследователь Персии П.А. Зарудный, а словесность - автор многих пособий К.С. Хоцянов.
Кадеты выпуска 1913 г. приветствуют своих воспитателей и преподавателей
Большой любовью воспитанников, судя по мемуарам, пользовался законоучитель о. Андрей Сенаторский, человек действительно интересной судьбы, высоких душевных качеств. В годы Крымской войны он был священником Бутырского пехотного полка, участвовал в обороне Севастополя, где не только часто попадал под обстрел, но и ходил с солдатами в ночные атаки. Суровые испытания не ожесточили о. Андрея, а лишь укрепили его милосердие. Поступив в корпус, он настолько полюбил своих воспитанников, что, по воспоминаниям ротного командира Ф.А. Ушакова, даже прятал у себя на квартире тех кадет, которые были наказаны несправедливо или чрезмерно строго. Впрочем, дисциплина в Псковском корпусе была отменная и серьезные проступки совершались редко.
Очень скоро деятельность корпусных педагогов получила высокую оценку. Уже в 1886 г. директор 2-го Константиновского училища генерал Анчутин отметил в своем рапорте: "Из всех кадетских корпусов... наилучший контингент бесспорно дал училищу Псковский кадетский корпус. Можно даже сказать, что с кадетами этого корпуса не может идти в сравнение ни один из прочих корпусов, имевших в училище столь же многочисленных представителей". Прилежание и старательность в учебе псковских кадет нашли свое отражение даже в известной песне "Журавль", где имелись такие строки:
На шпаргалки портачи,
То кадеты псковичи.
Преподаватель немецкого языка КАУЛИН с кадетами выпуска 1913 г.
Среди лиц, окончивших корпус в 80-90-е годы XIX в. были видные военные историки П.Н. Синайский и Н.Е. Духанин, военный теоретик А.К. Кельчевский, М.И. Зенкевич, сделавший блестящую карьеру разведчика и многие другие талантливые офицеры.
В 1891 г. А.С. Курбатов был переведен в Петербург, а Псковский кадетский корпус возглавил генерал-лейтенант Иван Андреевич Боголюбов. Это назначение, к сожалению, нельзя назвать удачным. Несомненно, что Боголюбов был храбрым боевым офицером и имел изрядный педагогический опыт. В составе уланского полка он участвовал в Крымской войне (в том числе в Балаклавском сражении), позже в течение 36 лет служил в различных кадетских корпусах. Однако, ко времени вступления в новую должность Боголюбову было 62 года и его одолевали различные болезни. Воспитанник корпуса Н. Бороздин вспоминает, что директор мало интересовался жизнью кадет, а те платили ему неприязнью и называли "Бурбоном". Между тем, согласно действовавшему "Положению о кадетских корпусах" полномочия директора были чрезвычайно широкими и от него зависела практически вся жизнь заведения.
Дисциплина в корпусе начала ухудшаться. Традиционный для кадетского быта цук (притеснение старшими воспитанниками младших) утратил обычную беззлобность и принял совершенно дикие формы. Несколько великовозрастных второгодников сколотили что-то вроде банды, грабившей и унижавшей младшеклассников. Узнав о происходившем в корпусе главный начальник военно-учебных заведений Великий князь Константин Константинович с возмущением писал:"Это ли не хуже всякого пресловутого массового беспорядка, которого так было принято бояться перед моим вступлением в должность. Это ли не гаже беспорядка, происшедшего в марте или феврале в Александровском училище?"
В 1901 г. по настоянию Великого князя Боголюбов покинул корпус. Его сменил Владимир Александрович Шильдер, известный педагог, соратник Константина Константиновича, некоторое время воспитывавший его детей.
Состязания по фехтованию.
Время директорства Шильдера (1902-1905) многие мемуаристы называют золотым веком Псковского кадетского корпуса. Беды, порожденные безынициативностью Боголюбова были преодолены удивительно быстро. Уже в 1904 г. главный начальник военно-учебных заведений отметил, что "дело учения и воспитания поставлено здесь надежно и твердо", а все педагоги "с любовью и сознанием долга исполняют свои обязанности".
В.А. Шильдер стал широко практиковать проведение с кадетами познавательных экскурсий и бесед. Большая часть их так или иначе была связана с героической историей русской армии. Заслуженной славой стал пользоваться кадетский хор, а учитель музыки И.И. Тульчиев даже поставил в корпусе несколько детских опер.
Опубликованная в 1903 г. "Инструкция для кадет Псковского кадетского корпуса" гласила: "Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твердый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству". Решению этой задачи была подчинена вся организация внутренней жизни корпуса, все усилия его сотрудников.
Уже драматические события 1905-1907 гг. показали, что требования "Инструкции" были выполнены самым точным образом. В начале 1905 г. кадеты не только отказались принять участие в манифестации революционно настроенной молодежи, но и попытались ее разогнать. При этом кадет Недведский был ранен камнем в голову. В 1906 г. по городу прокатилась целая волна столкновений между кадетами и гимназистами "на политической основе". Апогеем этого противостояния стал поход кадет в редакцию местной либеральной газеты "Псковский голос", редактор которой г. Поддубский регулярно печатал откровенно клеветнические статьи о корпусе. Узнав, что кадеты собираются требовать опровержения и идут к нему на квартиру целой толпой, Поддубский бежал под защиту полицмейстера и обвинил юношей в "чудовищных намерениях". Этот эпизод попал даже на страницы центральной прессы.
Первая мировая война вызвала у кадет всех корпусов подъем патриотизма, стремление принять участие в борьбе с врагом. Ярким проявлением таких настроений стало бегство на фронт, принявшее во Пскове прямо-таки повальный характер. Один из воспитанников, сын корпусного врача Б. Ждан-Пушкин так писал в те дни о высоком предназначении военного: "В каждый миг, и офицер и солдат должны быть готовы отдать жизнь за других, за Родину. Постоянная, чуждая всяких колебаний готовность к самопожертвованию придает военному сословию возвышенный, героический характер. И этот героизм налагает неизгладимый отпечаток на всю наружность военного".
Ни малейших сомнений в победе над врагом у кадет не было. На страницах корпусного журнала "Пскович" появилось стихотворение, предрекавшее гибель самому германскому императору:
Но знай, Вильгельм, Европа крепка,
Печален будет твой венец,
Тебя, как Пугачева, в клетке
Народ увидит наконец.
События февраля 1917 г. явились для кадет полной неожиданностью, горьким разочарованием. Один из них, В. Айзов, впоследствии вспоминал: "В политике мы не разбирались... Мы скорее сердцем, чем умом почувствовали приближение российской разрухи и вместе с нею крушение наших личных скромных жизненных планов".
Особое раздражение вызывала у кадет начатая Временным правительством реформа, в ходе которой кадетские корпуса превращались в гимназии военного ведомства. В эти гимназии допускались дети солдат и рабочих оборонных заводов, а из воспитательной работы удалялся военный элемент. Кадеты отказывались снимать погоны, демонстративно ходили на прогулки строем и освистали оратора, приехавшего агитировать за участие в первомайской демонстрации.
В июле 1917 г. военным министром было принято решение: в связи с осложнением обстановки на фронте перевести Псковский кадетский корпус в Нижний Новгород. Но, так как в этом городе не нашлось подходящего свободного здания, окончательным пунктом эвакуации была избрана Казань. Корпус покинул Псков 6 сентября 1917 г. По прибытии к месту назначения он был размещен в здании Духовной Академии. В Казани его и застали октябрьские события.
Всё произошедшее 24-25 октября 1917 г. было подробно описано директором корпуса Большовым в его письме в Главное управление военно-учебных заведений. Понимая, что читать его послание будут большевистские власти, директор всеми силами пытался доказать, что кадеты "пали жертвой обстоятельств" и никакого активного участия в столкновениях не принимали. Однако, беспристрастный анализ документов и мемуаров говорит о другом. Старшеклассники плечом к плечу с местными юнкерами пытались подавить выступление солдат-артиллеристов, сочувствовавших революции. Когда последние все-таки одержали победу, корпус едва не подвергся разгрому и лишь заступничество части прислуги во главе с каптенармусом Махалиным спасло жизнь кадет.
Когда в августе 1918 г. Казань взяли белые части, кадеты оказали им посильную помощь. В сентябре, из-за приближения красных, корпус перебрался в Уфу, а оттуда в Иркутск. В Казани осталось лишь несколько больных кадет младшего возраста. Все они, по решению местных властей были включены в состав единой трудовой школы, которую возглавил бывший корпусной писарь Яхонтов.
Те воспитанники, которые оказались в Иркутске, вновь составили корпус, возобновивший занятия. В январе 1920 г. они вступили в бой с поднявшими восстание большевиками. Многие кадеты погибли или попали в плен к красным. Уцелевшие отступили с белыми войсками. С этого времени Псковский кадетский корпус перестал существовать как учебное заведение, но многие его питомцы сражались на фронтах Гражданской войны.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:02 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| 
Материалы с сайта В.Харитонова Псковский край (В разделе "Обаяние мундира")
В годы Первой мировой войны один юный пскович написал статью под названием «Обаяние мундира». В ней он рассуждал о том, почему вид марширующего полка всегда «привлекает к себе всеобщее внимание» и что заставляет людей с уважением относиться к военной форме. «Мундир военного, — говорилось в статье, — должен постоянно напоминать об обязанностях военной службы, о её назначении и цели. Эта цель велика и возвышенна. Наша армия денно и нощно веками стоит на страже родины… В каждый Миг и офицер, и солдат готовы отдать свою жизнь за других, за родину. Постоянная, чуждая всяких колебаний, готовность к самопожертвованию придаёт военному сословию возвышенный и героический характер. И этот героизм налагает неизгладимый отпечаток на всю наружность военного; она-то и отражается таким заманчивым блеском на военном мундире. Вот в чём главный секрет обаяния военного мундира и военной службы».
Автором этих гордых строк был сын военного врача Борис Ждан-Пушкин, который учился в Псковском кадетском корпусе — особом учебном заведении для детей офицеров. К словам юного кадета наверняка присоединились бы многие уроженцы Псковской земли, избравшие в качестве карьеры военную службу.
С древнейших времён Псков был городом-крепостью, вся жизнь которого определялась его пограничным положением: западный форпост земли Новгородской, независимая феодальная республика, отражавшая натиски воинственных соседей, порубежный город Московской Руси. С XIII по начало XVIII века на Псковской земле произошло более сотни военных столкновений, псковичи пережили 26 осад. От стен города в бессилье отступали ливонские рыцари и литовцы,» поляки и шведы. После победы России в Северной войне (1700—1721) западные пределы державы отодвинулись и Псков утратил роль пограничной твердыни. Однако он не утратил своей боевой славы. Псковичи доблестно служили в русской армии, участвовали практически во всех кампаниях, которые вела страна в XVIII—XX столетиях. Золотыми буквами вписаны в русскую военную историю имена М. И. Кутузова, И. И. Михельсона, П. П. Коновницына,’ М. М. Бороздина, К. А. Шильдера, П. Н. Симанскогои др. Вместе с ними можно было бы назвать множество храбрых солдат и офицеров, сражавшихся в горах Кавказа, пустынях Средней Азии, на западных рубежах России и далеко за её пределами. В Пскове и других городах губернии размещались многочисленные воинские части, в том числе весьма прославленные.
Наконец, история нашего города тесно переплелась с историей военного образования. Ещё в XVIII в. была создана Псковская гарнизонная школа, на базе которой позже возникли полубатальон военных кантонистов, военная гимназия, кадетский корпус.
Предлагаемая вниманию читателей работа посвящена всего лишь нескольким аспектам истории «военного» Пскова. В первой главе речь идёт о военно-учебных заведениях города. Во второй — о воинских частях, история которых связана с Псковской землёй, в третьей — об отдельных воинских династиях. В книгу вошли как те материалы, которые уже частично публиковались на страницах псковских газет и журналов, так и совершенно новые исследования.
Кроме того, автор стремился исправить некоторые неточности и восполнить пробелы, имеющиеся в более ранних публикациях. Автор выражает глубочайшую благодарность за помощь в подготовке книги сотрудникам Российского государственного военно-исторического архива, Российской Национальной библиотеки, Государственного архива Псковской области и его Великолукского филиала, Петербургского Института истории Российской Академии наук, Псковского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:04 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| От гарнизонной школы к военной гимназии
Дело военного образования имеет во Пскове очень глубокие исторические корни. Ещё в 1721 г. император Пётр Великий распорядился создать при каждом из пятидесяти гарнизонных полков по школе на пятьдесят солдатских детей, которых обучать грамоте, счёту и ремёслам. Вероятно, появилась такая школа и при Псковском гарнизоне, но об её устройстве и деятельности практически ничего не известно. Следует, однако, заметить, что гарнизонным школам в целом отводилась в то время очень важная роль. Основным способом комплектования армии были рекрутские наборы: ежегодно или несколько раз в год от определённого количества дворов одного новобранца (рекрута) забирали в солдаты навечно. Большую часть рекрутов составляли крестьяне, в массе своей безграмотные и к тому же совершенно не желавшие тянуть солдатскую лямку. Практически сразу же после введения наборов правительство столкнулось с проблемой дезертирства. В 1702 г. Пётр I в письме к Т. Стрешневу приказывал «сих проклятых беглецов… сыскав всех, бить кнутом и уши резать, да сверх того пятого с жеребья ссылать на Таганрог…». Указ от 19 января 1705 г. объявлял «во всенародное известие», что из каждых трёх дезертиров одного будут вешать, а двух других бить кнутом и отправлять на каторгу. Но даже такие драконовские меры помогали мало, и побеги продолжались.
Ещё одна беда состояла в том, что призывников приходилось учить буквально всему: иные сперва даже не разбирали, где право, а где лево. Господствовавшая в XVIII веке линейная тактика требовала от солдат умения совершать сложные перестроения и манёвры, беспрекословно подчиняться командиру. Сплотить и обучить плохо подготовленных, недисциплинированных, боявшихся службы рекрутов можно было только с помощью умелых унтер-офицеров. Их-то и готовили гарнизонные школы.
В 1732 г. императрица Анна Иоанновна, по совету фельдмаршала Б.-К. Миниха, установила подробные правила, регламентировавшие все стороны жизни этих учебных заведений. Отныне на обучение можно было принимать солдатских сынов не младше семи лет. В школы могли также поступать дети офицеров, не принадлежавших к дворянству. Все ученики обеспечивались за казённый счёт обмундированием, питанием, книгами, письменными принадлежностями и т. д. В начале обучения дети занимались арифметикой, правописанием и строевыми упражнениями. Затем, в зависимости от способностей, их распределяли по четырём группам: 10 человек изучали геометрию и артиллерию, 20 человек — игру на музыкальных инструментах (гобое, трубе, валторне и др.), 10 человек — слесарное дело, и ещё 10 — готовились в писаря.
Руководство каждой школой осуществлял штаб-офицер из местного гарнизона, назначенный комендантом. «Строю» учил унтер-офицер, а правописанию — гарнизонный писарь, которые даже не получали за это жалования. Только для преподавания музыки приглашали наёмного учителя (чаще всего из иностранцев) и платили ему по 120 рублей в год.
В 1744 г. императрица Елизавета I приказала приравнять к гарнизонным школам так называемые цифирные школы, которые появились ещё при Петре I и неоднократно переподчинялись самому разному начальству. Первые заведения этого типа были предназначены для обучения арифметике и геометрии «дворянских и приказного чина, дьяческих и подьяческих детей». Руководство ими взяла на себя Адмиралтейств-коллегия, а учительские должности занимали выпускники Навигацкой школы.
Вскоре, однако, правительство решило дворян в цифирные школы не брать и отправлять недорослей в специальные военно-учебные заведения (Морскую Академию, Военно-инженерную школу и др.) или рядовыми в гвардию. В 1726 г. цифирные школы отдали на попечение Синода, полагая, видимо, что забота о малолетних — дело церковное. Синодальное начальство в ответ довольно резко заявило правительству о невозможности руководить заведениями, в которых преподаются преимущественно светские науки. В 1731 г. цифирные школы вновь подчинили Адмиралтейств-коллегий, но и военные моряки их принимать не хотели: ведь выпускники школ служили в основном в Сухопутной армии. Указ 1744 г., таким образом, стал для цифирных школ избавлением от безначалия и, одновременно, существенно расширил сеть гарнизонных школ.
Елизавета Петровна также распорядилась зачислять в гарнизонные школы, наряду с законными сыновьями солдат, незаконнорожденных и подкидышей. Тех из них, кому ещё не исполнилось шести лет, могли взять на воспитание все желающие, но по достижении указанного возраста опекуны должны были доставить мальчиков к губернатору для зачисления в школу. Если желающих принять детей не находилось, указ предписывал: «…Таковых для воспитания и дабы они вовсе без призрения и пропитания пропасть не могли, отдавать всякого чина людям, имеющим деревни, також на фабрики и заводы, кто их из платежа подушного оклада взять захочет, и писать за ними в перепись равно как купленным и крепостным их людям». Таким образом, правительство, ради сокращения расходов на школы, отказывалось от части потенциальных военных, превращая солдатских детей в крестьян и рабочих.
Тем не менее штаты гарнизонных школ продолжали расширяться. В 1774 г. Екатерина II издала указ о расширении приёма в гарнизонные школы детей обедневших дворян, «хотя бы число их до тысячи случилось». Здесь следует заметить, что эта императрица вообще относилась к делу
образования с большим вниманием и всемерно старалась расширить сеть государственных школ разного уровня. Многие дворяне в то время полагались исключительно на домашних учителей, квалификация которых зачастую оставляла желать лучшего. Неслучайно одним из самых популярных образов в сатирической литературе XVIII столетия стал невежественный и бездарный учитель-наёмник вроде Вральмана у Д. И. Фонвизина. Далеки от совершенства были и частные пансионы. Правда, в столице действовали созданные ещё предшественниками Екатерины Сухопутный, Морской, Артиллерийский и Инженерный Шляхетные корпуса, которые обладали штатом опытных педагогов и готовили молодых дворян к военной службе. Но эти заведения просто не могли вместить всех желающих. Во многих мемуарах того времени содержатся рассказы о том, как родители «хлопотали» и «радели» об устройстве «дитяти» в тот или иной корпус, но далеко не всегда их усилия приносили успех.
Тем не менее даже обедневшие дворяне гарнизонные школы не жаловали. Одним казалась слишком примитивной их программа, другие не хотели, чтобы их дети учились вместе с солдатскими. Известный краевед и педагог Ф. А. Ушаков, характеризуя историю Псковской гарнизонной школы, очень выразительно писал, что она «тихо и скромно народилась на свет Божий…». И действительно, долгое время местные дворяне совершенно не интересовались судьбой школы, да и правительственные чиновники уделяли ей мало внимания.
Вступивший на престол в 1796 г. император Павел I, ещё будучи наследником, учредил в Гатчине приют для сирот солдат и офицеров, который затем стал именоваться Военно-сиротским домом. В ноябре 1797 г. это заведение переехало в Петербург, после чего все гарнизонные школы реорганизовали в его отделения. Псковское военно-сиротское отделение официально учредили 23 декабря 1798 г. Принимали в него по-прежнему и солдатских сынов, и сынов малоимущих офицеров.
Для общего руководства новыми заведениями в составе Военной коллегии появилась специальная Экспедиция о военно-сиротских отделениях, но непосредственный надзор за каждым из них осуществлял местный комендант. Согласно «Положению», принятому в 1798 г., детей следовало обучать «всему строевому и до воинской службы и ея порядка принадлежащему, грамоте, арифметике, барабанщичьей науке…». Впрочем, закон разрешал оставлять мальчиков в семьях, если родственники брались обучать их до 18-летнего возраста всему, что проходят в школе.
К 1801 г. в Псковском военно-сиротском отделении, по дошедшему до нас отчёту командира гарнизонного батальона полковника Батурина, состояло 170 учеников в возрасте от 7 до 15 лет, которые делились на три класса. Все они посещали занятия по «Закону Божьему, российскому чтению, письму и арифметике, сколько нужно для делания обыкновенных выкладок».
Организована учёба была следующим образом: в понедельник, вторник, четверг и пятницу до обеда дети, умевшие читать, занимались арифметикой, а неграмотные штудировали азбуку, Часослов и Псалтирь. После обеда первые учились письму, вторые — чтению и счёту. В среду до обеда все воспитанники повторяли пройденное, или, как говорили в то время, «читали зады», а после обеда отдыхали. В субботу — слушали Воинский артикул. Определённое время отводилось также на строевые занятия и на работу в мастерских. Экзамены проводились один раз в год, в августе, командиром гарнизонного батальона. За малейшие проступки и плохую учёбу детей безжалостно секли розгами и сажали в карцер.
Располагалось Псковское военно-сиротское отделение в так называемом «Генерал-губернаторском Доме» на Великой улице. Здание, впрочем, плохо соответствовало своему назначению. Дело в том, что изданное в 1798 г. «Генеральное наставление, касающееся гарнизонных батальонов», оговаривало возможность не строить для каждой школы новое помещение (денег на это в казне всё равно не было), но «…ежели есть какое казённое и ни к чему нужнейшему не потребное каменное строение, то истребовать оное от городу и починкой исправить…». Псковские власти пошли по пути наименьшего сопротивления. Они отвели школе дом, который действительно был «ни к чему нужнейшему не потребен» по одной-единственной причине —крайней ветхости. Уже в 1801 г. полковник Батурин жаловался, что «во многих комнатах от течи грозят падением потолки, крыша досчатая сгнила, а местами провалилась. Окна и печи в весьма худом состоянии».
В 1803 г. император Александр I приказал назначить для руководства каждым военно-сиротским отделением смотрителя из числа гарнизонных офицеров.
В 1818 г. в Пскове эту должность занял штабс-капитан Алексей Григорьевич Лукашевич, человек весьма энергичный и деятельный. Он начинал службу подпрапорщиком 3-го Морского полка, в 1812 г. был произведён в прапорщики, в 1817 г. —в поручики, в 1818 г. — в штабс-капитаны. Лукашевич участвовал в Заграничном походе русской армии 1815 г., а в отделении служил до 1829 г., после чего перешёл в Псковскую казённую палату, на должность дворянского заседателя. Стоит также упомянуть, что его сын, Николай Алексеевич, стал помощником старшего хранителя Эрмитажа и главным гардеробмейстером Императорских театров Петербурга.
Возглавив военно-сиротское отделение, А. Г. Лукашевич стал буквально засыпать начальство просьбами о предоставлении лучшего помещения. Наконец губернские власти составили смету расходов на ремонт Генерал-губернаторского Дома. Однако, выяснив, что работы обойдутся недёшево, они направили в Министерство внутренних дел запрос о том, на чей счёт должна производиться реконструкция. После нескольких лет волокиты пришёл ответ, что приводить дом в порядок должны те, кто его отводил, то есть сами губернские власти. Круг замкнулся, и отчаявшиеся уклониться от ремонта чиновники приказали архитектору составить смету поскромнее.
Неизвестно, сколько ещё пришлось бы воспитанникам и педагогам ждать хороших помещений, но тут на помощь пришёл генерал-губернатор Курляндии, Лифляндии и Эстляндии маркиз Ф. О. Паулуччи, под властью которого находился в то время Псков. По отзывам современников, этот вельможа отличался несомненными административными талантами и тонким, даже изощрённым, умом. Проблему Псковского военно-сиротского отделения он, во всяком случае, разрешил весьма остроумно. Видя, что губернские власти не хотят заниматься учреждением из военного ведомства, он приказал им разместить в «аварийном» здании их же собственные Присутственные места, а дом, в котором прежде находились архив и суд Присутственных мест, очистить под военно-сиротское отделение. Таким образом, в апреле 1824 г. учащиеся получили двухэтажную каменную постройку, ставшую ядром здания, известного ныне псковичам как Дом Советов.
Пока шла борьба за здание, само учебное заведение претерпело целый ряд реорганизаций. В 1805 г., по указу Александра I, воспитанники всех военно-сиротских отделений стали именоваться кантонистами (от немецкого «Kanton» — военный округ). Три года спустя было отменено положение 1798 г. о возможности обучать солдатских детей младше 18 лет дома. Жизнь показала, что родственники, как правило, не могли дать юношам хорошую подготовку, но всё же старались удержать их рядом с собой, не желая терять рабочие руки. Теперь в семьях могли оставаться только мальчики младше 12 лет, а всем прочим надлежало посещать школы. В 1814 г. вышел указ о зачислении в отделения сыновей, «прижитых дочерьми солдат до замужества», и малолетних бродяг. Год спустя Сенат предписал произвести во всех губерниях «строжайший разбор» всех солдатских детей и тех, кто достиг 18 лет, немедленно направить на службу. Местные власти взялись за дело столь рьяно, что «в строй» попало множество лиц, обладавших льготами, а это, в свою очередь, привело к настоящему шквалу жалоб и разбирательств.
Однако самое крупное потрясение военно-сиротские отделения пережили в 1817 г., когда Александр I приказал приравнять к солдатским детям-кантонистам детей военных поселян, являвшихся весьма своеобразной частью русской армии. Следует вспомнить, что создание военных поселений было продиктовано стремлением сократить расходы на армию, не снижая её боеспособности. Отдельные воинские части (сначала — батальоны, потом — полки) размещались в деревнях, причём крестьянам вменялось в обязанность кормить солдат, а солдатам — помогать крестьянам в сельскохозяйственных работах. И земледельцы, и воины подчинялись строгой армейской дисциплине, а вся их жизнь строго регламентировалась. В поселениях возводились типовые дома, на полевые работы ходили, как на учение, строем, за проступки наказывали по-военному сурово. Подобные порядки создали военным поселениям очень мрачную репутацию, в них часто вспыхивали мятежи, но правительство не желало отказаться от избранного курса.
В 1821 г. все военно-поселенческие части были сведены в Отдельный корпус, который возглавил любимец императора граф А. А. Аракчеев. О личности этого человека современники высказывали очень противоречивые суждения. А. С. Пушкин в своей эпиграмме назвал его «всей России притеснителем» и «грошевым солдатом». Гвардейский офицер Н. А. Саблуков писал, что Аракчеев был «жестокий и суровый человек», но при этом «имел организаторский талант, и во всякое дело вносил строгий метод». Сходную оценку даёт сенатор, генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский: «Трудолюбие его (Аракчеева. — А. М.) было беспримерное, он не знал усталости, и, отказываясь от удовольствий света и его рассеянностей, он исключительно жил для службы, чего и от подчинённых своих требовал…». Вероятно, именно исполнительность и работоспособность привлекли в Аракчееве Александра I, и граф вполне оправдал надежды государя. При организации военных поселений он действовал крайне энергично, лично вникал во все подробности жизни поселян, не исключая и школ кантонистов.
Трудность, однако, заключалась в том, что Аракчееву подчинялись лишь те школы, которые находились в военных поселениях, а те, что возникли при гарнизонах, остались в ведении гарнизонных командиров. Лишь в январе 1824 г. все без исключения кантонистские школы были подчинены Аракчееву. Комментируя этот указ, Александр I писал: «Меру сию я считаю наиболее соответствующей цели и предназначению военных поселений, долженствующих составить во всех отношениях основание образования войск». В том же году А. Аракчеев составил «Правила для отделений военных кантонистов». Прежде всего он распорядился исключить всех детей дворян и офицеров, которых либо направляли в кадетские корпуса, либо возвращали родителям. Солдатские дети были разделены на три группы: младше 10 л тг, от 10 до 15 лет и от 15 до 18 лет. Дети первой группы раздавались на воспитание родственникам или опекунам. Составившие вторую группу должны были посещать школы, но жить могли в семьях. Самые старшие в обязательном порядке направлялись в сами отделения.
«Правила» оговаривали также учебную программу, распорядок дня, различные аспекты школьного хозяйства. Специальный пункт, между прочим, требовал, чтобы кантонисты «имели ежедневно сытную и здоровую пищу, состоявшую из двух блюд, а на ужин из одного, но хорошо приготовленных, и чтобы непременно был всегда хорошо выпеченный, из свежей и чистой муки хлеб». Понятно, что многие крестьянские дети о таком питании могли только мечтать. Кстати, возможно, именно Аракчеев содействовал Паулуччи в приобретении здания для Псковского военно-сиротского отделения. Граф вообще на свой лад много заботился о кантонистах и строго карал начальников разного ранга за плохое содержание школьных помещений, негодный провиант или обмундирование.
В конце царствования Александра I правительство предприняло целый ряд мер по улучшению в кантонистских школах учебной работы. Одной из тяжелейших проблем являлась нехватка квалифицированных наставников. Так как жалование было небольшим, на должности учителей шли в основном те педагоги, которые не смогли устроиться в гражданские школы. Основной груз учебной работы несли унтер-офицеры, люди в большинстве своём не очень образованные. Поэтому в кантонистских школах широко практиковалось обучение воспитанниками друг друга по Белль-Ланкастерской системе.
Ещё в 1819 г. специальная комиссия под руководством генерал-майора Е. К. Сиверса подготовила «Руководство к учреждению школ для кантонистов среднего возраста по методе взаимного обучения и к управлению оным». В этом пространном документе удивительным образом сочетались весьма прогрессивные для своего времени педагогические положения и самая мелочная регламентация школьной жизни. Так, «Руководство» требовало отбирать на службу лишь тех унтер-офицеров, которые способны «соединить в себе ласковость с твёрдостью», и призывало не злоупотреблять телесными наказаниями. В качестве поощрения и порицания рекомендовалось прикреплять на одежду воспитанников специальные ярлычки: голубые и красные за хорошую учёбу и жёлтые — за плохую. Вместе с тем «Руководство» допускало сечение розгами как меру воздействия на самых недисциплинированных детей. Соблюдать же строгие порядки детям было явно нелегко. В лучших традициях плац-парадной муштры специальные пункты предписывали, как кантонистам маршировать, отдавать честь, ложиться в постель, принимать пищу. Даже вставать из-за стола при ответе мальчик должен был не как-то по-своему, но «перенося сперва правую ногу через скамью, становиться на оную во фронт, лицом к учительскому месту». Если же незадачливый кантонист вставал с левой ноги, это считалось нарушением порядка.
Некоторые современники возлагали ответственность за подобные малоприменимые к детям требования на самого председателя комиссии, Е. К. Сиверса. Так, литератор Н. И. Греч писал, что генерал был «человек образованный и почтенный, но тяжёлый педант и крохобор». Однако едва ли всё зависело от личных качеств военачальника. Хорошо известно, что в русской армии того времени царила самая настоящая парадомания. Император Александр I искренне полагал, что война «портит» солдат, а парады и смотры — «подтягивают». Житель Петербурга В. Н. Каразин отмечал в своих «Дневниковых записях»: «Вчера был у нас разговор о пристрастии государя к строям и учению войск. Кто-то (уже не помню) уверял, будто Его Величество в Царском Селе иногда по целому дню бьётся над солдатом (одним, порознь), обучая лично, и так далее. Я не мог не улыбнуться…». Понятно, что солдатам, кантонистам и даже высшим офицерам было не до смеха. Даже великий князь Константин Павлович жаловался генералу Н. М. Сипягину: «Ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, что толку не дашь… Я более двадцати лет служу и могу правду сказать, даже во время покойного государя (Павла I. — А. М.) был из первых офицеров во фронте; а ныне так перемудрили, что и не найдёшься».
Царствование Николая I принесло кантонистам целый ряд новшеств. В 1827 г. все военно-сиротские отделения стали реорганизовываться по образцу армейских частей. В различных городах возникали батальоны, полубатальоны и роты кантонистов. В Пскове началось формирование полубатальона общей численностью в 500 воспитанников. Руководил этой нелегкой работой майор Крыжановский, возглавлявший военно-сиротское отделение с мая 1826 г. Все учащиеся отныне были в строевом отношении разделены на две роты, а в учебном отделении — на три класса. Ротами командовали уже известный нам штабс-капитан Лукашевич и поручик Иванов.
Каждая рота состояла из трёх капральств численностью по 50—60 кантонистов, а капральства из отрядов по 10 человек. Руководили капральствами учителя из унтер-офицеров, которые, согласно инструкции, отвечали за поведение детей, за «исправность постелей, целостность столов, стульев, кроватей, стен» и даже за «чистоту рук кантонистов во время отхода ко сну». При каждом унтер-офицере состоял помощник из числа «надёжнейших» воспитанников, именовавшийся кап-ральным ефрейтором. Лучшие ученики могли также командовать десятками. Они соответственно носили имя десяточных ефрейторов.
Уроки и строевые занятия соседствовали с обучением кантонистов ремеслу и даже с сельскохозяйственными работами. При этом внутренний режим оставался очень строгим. Вот какой распорядок дня составил Крыжановский для своих подопечных: в 5 часов утра кантонисты вставали, в б часов строились на молитву, по окончании которой получали завтрак — 1,5 фунта (более 600 граммов) чёрного хлеба с солью. С 7 до 8 часов дети должны были готовиться к урокам, а с 8 до 11 часов одна половина училась в классах, а другая работала в мастерских. В 11 часов был обед, состоявший, как правило, из двух блюд: супа и каши. Затем до 14 часов воспитанники могли отдыхать. С 14 до 19 часов вновь шли уроки, занятия ремёслами, строевая подготовка, а за ними ужин: жидкая каша. Около 21 часа кантонистов укладывали спать.
Наказания при Николае I стали ещё строже. Ф. А. Ушаков писал о случае, когда мальчик, не починивший вовремя подкладку брюк, подвергся такой порке, что после экзекуции, в слезах, бросился бежать, толкнул учителя и тут же получил ещё 20 ударов розгой. Подобное обращение с детьми тогда, впрочем, никого не удивляло и почти никого не возмущало. Безжалостно секли даже воспитанников кадетских корпусов — детей дворян и офицеров. Неслучайно А. С. Пушкин в записке «О народном воспитании», поданной на имя императора, в числе важнейших мер называл уничтожение телесных наказаний в военной школе.
В кантонистских учебных заведениях ощущалась по-прежнему нехватка педагогов, заставлявшая начальство принимать желающих на службу без особого разбора. Некоторые из «наставников юношества» были таковы, что Крыжановский отдал привратникам специальный приказ не пускать во время уроков учителей в кабак, располагавшийся как раз напротив парадного входа. В силу жизненных обстоятельств в Псковском полубатальоне, как и раньше, широко практиковалось взаимное обучение кантонистами друг друга, но хорошие результаты оно давало не всегда.
В 1828 г. майор Крыжановский получил новое назначение, и псковских кантонистов возглавил барон Беллинсгаузен. Незадолго до этого полубатальон вошёл в состав вновь сформированной 2-й стрелковой учебной бригады, начальником которой состоял полковник Вохин. Ф. А. Ушаков пишет, что этот офицер был «службистом александровского закала, помнившим из всего воинского устава лишь одно выражение: «не оставлять проступков и нарушений подчинённых без взысканий». Скорее всего, Беллинсгаузену пришлось под рукой такого начальника очень нелегко, но служба его в Пскове оказалась непродолжительна. Уже в 1830 г. он покинул город, а полубатальон перешёл под начало подполковника Грошевого. Вероятно, он был энергичным и деятельным офицером, ибо даже такой взыскательный командир, как Вохин, хвалил в своих приказах выправку и здоровый вид псковских кантонистов. С 1832 г. учащихся начали летом выводить в лагерь, где они жили в палатках и занимались строевыми упражнениями.
В1835 г. Псковский полубатальон посетил сам император Николай I. Он осмотрел заведение, попробовал кантонистский обед и всем остался доволен. Впоследствии в Псковском кадетском корпусе долгие годы хранилась посуда с надписью: «Государь император Николай I при осматривании Псковского полубатальона военных кантонистов 17 мая 1835 г. изволил приготовленную для кантонистов пищу кушать из сей посуды».
Похвалы высоких начальников, однако, завоёвывались высокой ценой. Очень выразительную картину повседневной жизни заведения даёт в своих мемуарах талантливый художник Л. А. Серяков, который обучался в полубатальоне с 1838 по 1840 гг. Вообще судьба Лаврентия Серякова складывалась непросто и, одновременно, очень типично для сурового николаевского времени. Его отец, костромской крестьянин, был сдан помещицей в солдаты за пьянство и попал в 3-й карабинерный полк Гренадерского корпуса, размещавшийся в городе Порхове Псковской губернии. В 1834 г. мальчика, которому было тогда 10 лет, приметил командир 2-й гренадерской дивизии генерал-лейтенант С. Г. Полешко, приказавший направить солдатского сына в Псков для зачисления в дивизионные певчие. «За то, что у меня оказался хороший дискант, — вспоминал Л. Серяков, — я должен был пройти по этапу 90 вёрст, вместе с арестантами, беглыми и бродягами, которых вели в кандалах». Надо заметить, что передвижение рекрутов и даже малолетних кантонистов вместе с каторжанами было в то время общепринятой практикой. Считалось, что так легче бороться с дезертирством.
Мучения Серякова оказались напрасными. В 1836 г. новый дивизионный командир Розен упразднил команду певчих, и ребёнка вернули в Порхов, разумеется, опять по этапу. Там Лаврентия стали обучать игре на флейте и кларнете, но открывшееся кровохарканье заставило начальство отказаться от мысли сделать солдатского сына музыкантом. В апреле 1838 г. Серяков вновь был отправлен в Псков (по этапу!) и зачислен в полубатальон для подготовки на должность писаря. Здесь он прежде всего столкнулся с безжалостной муштрой, которая являлась тогда неотъемлемой частью службы. «Фронтовое учение у нас, — вспоминал Серяков, — было вполне во вкусе того времени: шагистика практиковалась в три приёма, так что на одной ноге приходилось иногда стоять очень долго, до тех пор, пока командир проходил с правого фланга до левого, поправляя ноги; стойка была такая, чтобы грудь выходила из носковой линии. А чуть заметят отклонение от этой линии назад, так сейчас колотили кулаками в спину, или «наставник» напирал в спину коленом, чтобы грудь выдалась вперёд…».
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:05 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Если физические данные кантониста не соответствовали идеалу строевого устава, то командиры считали себя вправе «выправлять» детей. «Тех, у кого была мало развита грудь, — говорится в мемуарах, — на ночь клали на доску и к ней туго-натуго привязывали. До того доходило, что натопят, бывало, жарко баню, положат опять-таки на доске привязанного, чуть ли не привинченного кантониста и в таком виде заставят его преть в бане и выпрямляться». Ещё одним неукоснительным требованием начальства была полная чистота в помещениях, которая достигалась опять-таки довольно суровыми методами. Серяков вспоминал, что «если пылинку заметит начальник на полу, то сейчас же потребует налицо дежурных — офицера, унтер-офицера, капрального ефрейтора, словом всех, до кого только дело касается, и уж каждому достанется за то, что оказалась на полу пылинка». Чтобы угодить начальству, кантонисты вставали в три часа ночи и оттирали полы опилками. «Засучив брюки, — свидетельствует мемуарист, — они становились на колени в ряд и, прижимая руками рассыпанные по полу опилки, начинали тереть полы… Работа эта трудна и вредна была особенно зимой, когда приносилась в камеру для мытья вода холодная со льдом».
В 1840 г. Л. А. Серяков получил чин фельдфебеля и стал исполнять обязанности учителя, но жизнь его легче не стала. По собственному признанию, он теперь отвечал буквально за всё: «…уснул ли кантонист в классе, не вычищены ли у кого пуговицы, разорвалось ли по шву…». Заведением в то время руководил уже не Грошевой, а майор Иосиф Иванович Якубовский. К молодому учителю он относился вполне благосклонно, но строгой дисциплины, конечно, не отменял. Однажды на смотре выяснилось, что один кантонист не навернул портянки. Разгневанный Якубовский приказал, ни много ни мало, высечь Серякова (в то время уже учителя!) розгами и лишь в последний момент заменил экзекуцию карцером. Можно только догадываться, с какой радостью встретил Серяков в 1843 г. известие о переводе на службу в Петербург, писарем.
Впрочем, сам будущий художник по отношению к подчинённым тоже мог выступать как «жестокий мучитель». Вот как расправлялся он с нерадивыми ефрейторами при ночных обходах: «Капральный спит, ну что делать? Подойдёшь к нему, и, — отвратительно и больно вспоминать, — ударишь его в зубы, да так, что иногда и щёку в кровь разобьёшь… Своя-то шкура ближе, не хотелось мне получать за них наказание: ведь 200—300 розог вкатят самому фельдфебелю ни за что, ни про что».
Такие порядки, как уже говорилось, не составляли какого-то исключения, но были общепринятыми. Обучавшийся в одном из кантонистских батальонов на юге России Д. В. Фёдоров вспоминал: «И удивительное, право, явление: ученики до такой степени прислушались, присмотрелись к бесконечной порке и неистовым крикам наказываемых товарищей, что перестали даже обращать внимание на эту ужасную процедуру». Рассказами о «свирепых секунах» буквально переполнены мемуары питомцев столичных кадетских корпусов. Прошедший 1-й кадетский корпус Н. А. Титов писал в воспоминаниях, что даже в малолетнем отделении, где учились мальчики от 5 до 10 лет, обычной практикой были «тычки, пиньки, оплеухи, драньё за волосы, за уши, битьё линейкой по пальцам». В Морском кадетском корпусе во время строевых занятий «старые кадеты, возведённые в звание ефрейторов… колотили учащихся вдоволь и по щекам, и по зубам, и все смотрели на это, как на самое необходимое при обучении фронту».
Кстати, псковские кантонисты вовсе не считали Якубовского жестоким. Гораздо больше они боялись бригадного генерала Анджикова, периодически проводившего в заведении смотры. Этот, как его называет Серяков, «лютый зверь», если «кантонист не так равнялся», любил «всеми пальцами пройти по зубам виновному и, бывало, так ударит крайнего кантониста правого фланга, так десяток-другой летит на землю».
В 1844 г. Псковский полубатальон возглавил полковник Эдуард Карлович Адлерберг. Вскоре под его начало были переведены воспитанники расформированного Ревельского полубатальона. Общая численность кантонистов в Пскове достигла 2243 человек. Существовавшее здание не могло вместить такую массу людей, и почти три четверти воспитанников пришлось разместить в окрестных деревнях: Гнилище, Крестах и Бутырках. Это, конечно, порождало немалые трудности в руководстве заведением.
Впрочем, начальство, как могло, пыталось разрешить «квартирный вопрос» и обеспечить кантонистов необходимыми помещениями. Еще в 1835 г. для полубатальона были куплены у Приказа общественного призрения два каменных флигеля, в которых прежде размещалось народное училище. В 1836 г. псковский купец Степан Дмитриевич Воронин пожертвовал 18 тысяч рублей для строительства кантонистской церкви. Её заложили в августе того же года, а закончили в 1840 г. Правда, ни своего священника, ни церковной утвари в полу батальоне не имелось. Только через два года Департамент военных поселений прислал из Петербурга богослужебные книги и сосуды, а службы вёл прикомандированный священник 2-й учебной бригады Щуровский. В 1844 г. Воронин подарил церкви бронзовую люстру.
Одной из самых существенных проблем, с которой постоянно сталкивался псковский полубатальон, было упорное нежелание родителей отдавать детей на службу. Дело здесь заключалось Не только в родственных чувствах, но, как уже говорилось, в стремлении сохранить в семье рабочие руки. Между тем законодательство во второй четверти XIX века имело довольно запутанный характер. В июне 1827 г. вышел указ Николая I, который настоятельно требовал всех солдатских сынов старше 10 лет расписать по кантонистским частям. Отдельный параграф указывал, что укрывательство кантониста будет приравниваться к укрывательству взрослого дезертира. Но уже в декабре 1828 г. солдатам было разрешено оставлять детей «при себе» вплоть до 18-летнего возраста в сёлах и до 16 лет в городах. При этом всех кантонистов, не достигших 14 лет и не являвшихся сиротами, предписывалось вернуть в семьи в обязательном порядке.
Подобные мероприятия стали настоящим бедствием для многих солдат и солдатских вдов: сначала ребёнка передавали На иждивение семье, а затем, когда он превращался в полноценного работника, забирали на службу. Правда, существовали льготы для увечных и одиноких ветеранов, но воспользоваться ими удавалось далеко не всем. В Государственном архиве Псковской области сохранилось множество прошений об избавлении кантонистов от призыва, и почти за каждым таким документом стоит подлинная человеческая трагедия.
Так, в мае 1839 г. к псковскому губернатору обратилась солдатская вдова Авдотья Иванова, которая проживала в г. Холме, входившем тогда в состав Псковской губернии. Она писала, что её покойный муж, Егор Клементьев, ещё в 1810 г. был взят в рекруты и зачислен в 43-й Егерский полк. Через десять лет, когда он находился в долгосрочном отпуску, супруги «прижили» сына, наречённого Филиппом. В должный срок мальчика записали в Псковский полубатальон кантонистов, после чего отдали матери до достижения 19 лет. Срок призыва наступал в 1840 г., но Авдотья Иванова надеялась воспользоваться законом 1836 г., гласившим, что, если солдат умер на службе, его вдова может оставить сына при себе.
По словам просительницы, она уже обращалась со своим делом к командиру Псковского гарнизонного батальона, но тот направил её к губернатору. О своём бедственном положении женщина сообщала: «Старость и раны на ногах от семилетней беспрерывной болезни сделали меня без движения и покоиться теперь только заботой и попечением означенного сына». Заканчивалось письмо прочувствованным призывом: «Я и сын мой до последнего воззвания к смертному часу прольём моление о Вашем Превосходительстве перед Господом и Благодетельный суд и милость Вашу возвестим пред Ним». Подобные стилистические красоты принадлежали, разумеется, не самой Авдотье Ивановой. Под прошением сохранилась подпись составившего его лица — холмского мещанина Ивана Захарова.
Впрочем, чиновников жалобы вдовы не тронули, и маховики бюрократической машины раскручивались очень медленно. Первым делом губернское правление запросило командира гарнизонного батальона, получал ли он прошение от Авдотьи Ивановой и, если получал, какое решение принял. Стоявший во главе батальона подполковник Прохорович в ответ подтвердил свидетельство самой просительницы о том, что прежний командир, майор Шиц, посоветовал вдове обратиться к губернатору. Только на выяснение факта подачи первого прошения ушло почти три месяца! Наконец, в августе 1838 г. из Пскова было отправлено послание в Инспекторский департамент Военного министерства с просьбой прислать сведения о службе Егора Клементьева. Ответ пришёл лишь в октябре, причём задержка мотивировалась отдалённостью места службы умершего солдата: 43-й Егерский полк находился на Кавказе.
В начале 1840 г. обеспокоенная Авдотья Иванова написала губернатору, что «срок бытия» её сына в семье подходит к концу, а никакого решения не принято. Одновременно Псковская Духовная консистория жаловалась на невозможность установить, где именно солдатка Авдотья Иванова «жила по отдаче мужа в рекруты» и в какой церкви крещён её сын. Когда же все документы были собраны, в октябре 1840 г. несчастной женщине сообщили, что «просьба об отдаче ей сына для прокормления в старости удовлетворена быть не может», так как юноше исполнилось уже не 19, а 20 лет, и он зачислен в Псковский гарнизонный батальон. Так бюрократические проволочки (возможно, преднамеренные) лишили солдатку возможности оставить дома единственного кормильца.
Довольно часто возникала также ситуация, когда солдатские вдовы не могли собрать сведений о службе своих супругов и даже не знали, где и когда они умерли. На первый взгляд, подобная неосведомлённость выглядит странно, но, если учесть продолжительность солдатской службы, размеры империи и безграмотность большой части крестьянства, картина становится закономерной. Неслучайно, провожая рекрутов, русские бабы плакали по ним, как по мертвецам. Призванный в армию новобранец почти полностью исчезал из поля зрения односельчан, почти что умирал для них. Показателен такой пример. В 1840 г. к псковскому губернатору поступило прошение некоей Анны Герасимовой, жившей в Новоржевском уезде и желавшей оставить при себе сына-кантониста. Просительница сообщала, что состояла в браке дважды. Её первый супруг, крестьянин Мина Петров, после семи лет совместной жизни был взят в рекруты и, «по слухам» (курсив мой. — А. М.), погиб в сражении с французами.
Хотя точных сведений о гибели мужа не было, Анна Герасимова вступила в брак с отставным солдатом Ананием Васильевым, от которого в 1819г. родила сына Андрея. Через некоторое время второй супруг скончался, и сын стал для солдатки единственным кормильцем. Однако, подавая прошение об оставлении юноши в семье, Анна Герасимова упустила из виду важное обстоятельство: подобной льготой пользовались дети солдат, погибших на службе, а родной отец Андрея, Ананий Васильев, умер в отставке. Тем не менее женщина искренне пыталась собрать сведения о службе первого супруга, но и тут потерпела неудачу. В конце прощения она простодушно признавалась, что не знает, где служил Мина Петров, но «слыхивала, что в денщиках». Результат был предрешён: отказ и зачисление юноши на службу.
В сходной ситуации оказалась солдатка Татьяна Степанова. Как видно из архивного дела, её муж, крестьянин холмского уезда Ермолай Фёдоров, в феврале 1813 г. был сдан в рекруты своей помещицей Екатериной Подчертковой. Во время пребывания солдата в отпуску у супругов родился сын Лазарь, которого записали в кантонисты и в 1829 г. отдали «на прокормление» матери. Кроме него, Татьяне Степановой пришлось содержать трёх племянников, также кантонистов. В 1840 г. все четверо юношей должны были поступить на службу. В связи с этим просительница писала: «Об муже же своём имею слух, что уже находится умершим. И так я при немолодых летах и бедственном моём положении, воспитывая сына и племянников и не имея надежды, чтобы муж мой возвратился на родину, должна буду лишиться теперешнего пропитания, ходить по миру и просить милостыню». Когда же пристав Шамшёв стал опрашивать вдову о службе её супруга, она призналась, что «не ведает», в каком он числился полку. Татьяна Степанова не смогла также представить документы о крещении сына. После долгой переписки чиновники признали Лазаря законнорожденным, но матери не вернули, ибо ему уже исполнилось 22 года.
Неукоснительному возврату в семьи, по законам того времени, подлежали кантонисты, не способные к службе по состоянию здоровья. Но таковыми признавались только юноши, страдавшие действительно тяжкими заболеваниями или увечьями. Оказавшись «на воле», они зачастую влачили самое жалкое существование, иногда даже нищенствовали. К этому следует добавить, что суровые условия жизни в кантонистских школах, грубая и однообразная пища, холод в помещениях, тяжёлые строевые занятия просто калечили юношей, не обладавших от природы крепким организмом. Так, в феврале 1843 г. майор Якубовский рапортовал губернатору, что кантонисты Фока Петров, Мовша Комадея и Василий Герасимов, «имея разного рода застарелые и неизлечимые болезни, не подают надежды к выздоровлению». Как видно из переписки, Фока Петров был почти полностью слепым, Мовша Комадея страдал золотушными язвами на руках, а Василий Герасимов — «английской болезнью». Все эти недуги воспитанники приобрели в полубатальоне. Совершенно непонятно, как вообще мог попасть в кантонисты солдатский сын Василий Логинов: по документам 1843 г. он имел «на спине большой горб и значительную слабость в ногах, отчего едва с помощью костыля может ходить».
Большие проблемы со здоровьем были и у некоторых наставников. Унтер-офицер Фёдор Аникин, который обучал кантонистов строю, по рапорту от 1843 г. «оказался имеющим большую слабость и трясение нижних оконечностей (так в документе. — А. М.) от сильной простуды». Специально собранная комиссия признала Аникина полностью негодным к службе и отправила его в городскую больницу. Вообще, начальство проявляло некоторую заботу о лечении служащих и воспитанников полубатальона. В мае 1838 г., например, 123 кантониста из Пскова были направлены в Старую Руссу «для пользования тамошними минеральными водами».
При всей строгости порядков и суровости быта кантонистские школы приносили ощутимую пользу. Во-первых, трудно не согласиться с видным военным историком М. С. Лалаевым, писавшим, что без этих заведений «значительная масса» солдатских детей «оставалась бы иначе не только без воспитания, но, в большинстве случаев, и без всякого призрения». Во-вторых, унтер-офицеры, прошедшие кантонистские школы, как правило, отличались профессионализмом и стойкостью. Они доблестно сражались в многочисленных войнах первой половины XIX века и, по отзывам большинства современников, были надёжными помощниками обер-офицеров в подготовке молодых солдат. С другой стороны, именно кантонистские школы во мнении общества являлись символом суровой эпохи Николая I.
Неудачный для России исход Крымской войны сильно подорвал авторитет армии в целом и военно-учебных заведений в частности. Военный педагог Н. А. Якубович писал о том времени в своих мемуарах: «Солдатчина, кадетчина, ремешок, бурбон и другие выражения применялись на каждом шагу, ко всему, что носило военный мундир». Якубовичу вторит другой офицер, В. Г. фон Бооль: «После Крымской кампании, как известно, общество наше стало относиться с пренебрежением и даже несколько враждебно к воинскому званию». В то же время император Александр II и многие военачальники прекрасно осознавали, что необходимость коренной реорганизации вооружённых сил действительно назрела.
Кантонистские школы, будучи весьма одиозными учреждениями, привлекли внимание реформаторов одними из первых. В 1857 г. чиновник Комиссариатского департамента Военного министерства Львов в специальной записке решительно заявил о несправедливости порядка, когда «повинность, которая уже стала тягостна для отца, падает на всёпоколение: от отца на сына, внука и т. д.». Он писал также, что родители всячески стараются спасти сынов от кантонистской лямки: «Солдатки при наступлении родов нередко оставляют настоящее местопребывание и, возвращаясь с новорожденным, называют его приёмышем… отсылают новорожденных для воспитания под разными наименованиями в другие селения и даже в другие губернии». О том, что Львов не сгущал краски, ярко свидетельствуют упомянутые выше прошения солдаток и многочисленные дела о беглых кантонистах из архива Псковской области. В конце записки автор делал вывод: «Пусть отец остаётся отцом, правительство никогда не заменит для детей заботливость родителей». Он предлагал зачислять солдатских детей в школы исключительно с согласия их родственников или опекунов и смягчить внутренний режим этих заведений.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:06 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| В июне 1858 г. Александр II издал указ о реорганизации кантонистских школ в училища военного ведомства. Согласно утверждённому императором «Положению» их цель заключалась в «…образовании и приготовлении кондукторов, топографов, гравёров, словорезов и писарей для войск». Принимались туда как дети офицеров и дворян, так и солдатские дети, но исключительно на добровольной основе. Учебный курс делился на общий, продолжительностью четыре года, и специальный, в котором срок пребывания мог быть разным и зависел от профиля. Так, в писарском классе учились год, в кондукторских и топографических классах — два года. При Санкт-Петербургском училище военного ведомства имелись двухлетние учительские классы, выпускники которых затем служили в самих училищах. При Московском училище военного ведомства действовало отделение для подготовки учителей гимнастики, а при Омском — переводчиков с монгольского и татарского языков. Все выпускники училищ должны были отслужить в военном ведомстве обязательные сроки: 10—12 лет. Для руководства новыми заведениями в Петербурге учредили Управление училищ военного ведомства во главе с генерал-лейтенантом В. К. Ливеном.
Реорганизацией Псковского полубатальона в училище руководил полковник Иван Васильевич Филатов, занявший должность в 1854 г. Впрочем, на своём посту он оставался недолго. В декабре 1858 г. вышел указ о переводе в Псков 360 воспитанников упразднённого Новгородского батальона кантонистов. Вместе с ними прибыл новый начальник — полковник Михаил Иванович Ермолин. По оценке Ф. А. Ушакова, он был «человеком дельным и очень энергичным начальником».
В составе заведения в то время числилось 920 кантонистов: 560 — из псковского полубатальона и 360 — из новгородского. Из них, однако, только 499 могли продолжать обучение, а прочих начальнику надлежало отправить на службу в мастеровые команды военного ведомства, музыкантские роты, кантонистские команды при других училищах и др.
Соответственно менялись штаты и структура заведения. К концу 1859 г. все воспитанники в административном отношении делились на четыре роты во главе с офицерами, а в учебном отношении на четыре класса: приготовительный, нижний, средний и верхний. Специальных классов в Пскове не было.
Преподаванием различных предметов занимались семь педагогов, имевших гражданские чины, и 28 учителей «нижнего звания». Общее руководство учебной частью осуществлял инспектор классов. Сначала эту должность занимал поручик С. Л. Банчук, а в- сентябре 1859 г. его сменил гражданский педагог, надворный советник Матвей Васильевич Фурсов, назначение которого стало для заведения несомненной удачей. «Фурсов, — пишет Ушаков, — был занят с утра до ночи и, не покладая рук, работал над введением новых порядков в училище». Кстати, этот талантливый педагог внёс вклад в развитие ещё одного псковского учебного заведения: в 1858 г. он участвовал в организации Мариинского женского училища, а в 1860—1862 гг. преподавал там историю, русский язык и словесность.
Весьма яркой личностью был также законоучитель Псковского училища военного ведомства о. Андрей Сенаторский. Он родился на Украине, окончил в 1841 г. Киевскую духовную семинарию и долгое время служил священником в различных воинских частях. В августе 1853 г., находясь в Риге, в составе Бутырского пехотного полка, о. Андрей проявил незаурядное мужество при ликвидации эпидемии холеры. Он неоднократно посещал «холерные бараки», ободрял больных, причащал умиравших.
С началом Крымской войны Бутырский полк был направлен под Анапу, где сражался с мятежными горцами, а в сентябре 1854 г. его включили в гарнизон Севастополя. Сенаторский принимал участие в целом ряде крупных сражений с осаждавшими город англичанами и французами, особенно отличился в битве на Аккерманских высотах (24 октября 1854 г.).
В марте 1855 г. отца Андрея перевели в Московский пехотный полк, защищавший позиции у Маккензиевой горы, а в июле он занял вакантное место священника в Севастопольском адмиралтейском соборе. Причина столь частых перемещений печальна: вражеские пули и бомбы не щадили не только солдат, но и их пастырей. Но постоянная опасность не сломила духа о. Андрея. Он оставался на бастионах во время самых жестоких обстрелов и даже ходил с солдатами на вылазки. По окончании боевых действий о. Андрей был награждён орденом св. Анны 3-й степени, мечами и бронзовым наперсным крестом. В сентябре 1859 г. отважный священник получил назначение в Псковское училище военного ведомства. Здесь он прослужил до 1887 г., оставаясь в заведении, несмотря на все его реорганизации.
По свидетельству сослуживцев, о. Андрей быстро завоевал симпатию практически всех воспитанников и педагогов. М. И. Ермолин характеризовал его в официальном рапорте, как «человека заслуженного, с основательными познаниями в догматах веры, с кротким характером и редкой любовью к детям».
Чрезвычайно яркий портрет законоучителя даёт также Ф. А. Ушаков в своих «Материалах для истории Псковского кадетского корпуса». «Это был, — пишет он, — плотный старик с благообразным лицом древнего патриарха… Крупные черты лица сообщали ему энергическое выражение, а добрые серые глаза, окаймлённые широкими, седыми бровями, смотрели с какой-то детской кротостью. Он был ворчун ужасный, но три четверти ворчливости его были делом привычки, а одна четверть напускной строгости, все это знали, не исключая воспитанников, среди которых он пользовался не только уважением, но и любовью. Уроженец Киевской губернии, он сохранил в себе все черты малороссийского характера, не исключая и хитрости, но хитрости не злой, не корыстной, а той, которая только забавляется человеком, поставленным ею же в смешное положение… Сама предшествующая жизнь этого старика, выдержавшего вместе с Севастопольским гарнизоном 11-месячную осаду, придавала ему необыкновенное обаяние в среде его юных питомцев… Все свои беды и неудачи с учителями и воспитателями они несли священнику, который, выслушав, их же журил, но журил отечески, любовно».
Учащиеся настолько любили о. Андрея, что окружили его имя самыми невероятными легендами. Даже картавость законоучителя они объясняли в романтическом духе. «Между воспитанниками, — свидетельствует Ф. А. Ушаков, — сложилось сказание, как турки захватили Сенаторского, зарыли его в землю по горло и в таком положении оставили его на произвол судьбы. Это так подействовало будто бы на Сенаторского, что он, будучи выкопан проходившим мимо русским солдатом, лишился на некоторое время языка, а впоследствии, хотя и начал говорить, но сделался косноязычным».
Заслуга о. Андрея тем более велика, что контингент воспитанников был в училище пёстрым и в педагогическом плане непростым. Наряду с детьми офицеров и солдат, с принятыми, по желанию родителей, детьми мещан, дворян и купцов в него, по особому приказу военного министра, зачислялись также малолетние бродяги и питомцы сиротских приютов. Неслучайно некоторые из учащихся носили очень выразительные фамилии: Безродный, Непомнящий, Неизвестный и так далее. В заведение переводили также кадет, исключённых из корпусов за «тихую учёбу и громкое поведение». В 1859 г. среди таковых оказался даже носитель прославленной исторической фамилии — Бестужев
Большой проблемой оставалась нехватка квалифицированных педагогов. Администрация постепенно увольняла учителей «нижнего звания», среди которых действительно было много грубых и малообразованных людей, но найти им замену удавалось не всегда. Ермолин и Фурсов неоднократно обращались в Петербургское училище военного ведомства с просьбой прислать в Псков выпускников учительских классов. В ответ к ним действительно направили несколько учителей, но затем столичная администрация с некоторым раздражением заявила, что больше прислать педагогов не может, так как должна «удовлетворять учителями другие училища». И всё же, благодаря стараниям М. В. Фурсова, Сенаторского и других педагогов, внутренние порядки в учебном заведении стали гораздо человечнее. В 1860 г. были введены награды за успехи в учёбе и хорошее поведение: фамилии лучших воспитанников записывали на особую красную доску, и им разрешалось носить погоны. Провинившихся в чём-либо детей одевали в серые «позорные» куртки. Роль телесных наказаний постепенно сокращалась, хотя полностью их не отменили. Довольно строгие правила продолжали действовать и в отношении сотрудников. Так, служивший в то время в училище поручик Кожин был арестован на семь суток за ношение длинных волос.
Успешно развивалось училищное хозяйство, которым руководили эконом (штабс-капитан С. Г. Стоцкий) и казначей (поручик М. О. Лукашевич). Весной 1859 г. была закончена надстройка третьего этажа над главным зданием и сооружение двух боковых крыльев, выходивших на Губернаторскую улицу. Эта крупная реконструкция позволила значительно расширить учебные помещения и церковь, для которой в Петербурге заказали новый иконостас. Ермолин смог также добиться от Псковской городской управы передачи училищу земельного участка на Завеличье для постоянного летнего лагеря.
В ноябре 1859 г. Псковское училище военного ведомства посетил император Александр II. Государь остался доволен состоянием заведения, лично поблагодарил начальника за службу и подарил училищу икону Святого Князя Гавриила Псковского.
Между тем вся система военного образования в стране переживала глубокую реорганизацию. Кадетские корпуса, являвшиеся в первой половине XIX века основным типом заведений для подготовки офицеров, стали подвергаться жестокой критике. Авторы многочисленных статей акцентировали внимание на том, что дети офицеров зачисляются в корпуса в очень раннем возрасте, когда их склонности ещё не сформировались, что они вынуждены получать военную профессию только из-за выбора родителей. Наиболее ярко позицию критиков выразил видный педагог Н. И. Пирогов в статье «Вопросы воспитания», опубликованной журналом «Морской сборник» в конце 1856г. «Кто научил, — возмущённо спрашивал он, — кто открыл, что дети получили врождённые способности и врождённое призвание играть именно ту роль в обществе, которую родители сами назначают?». Пирогов сравнивал положение кадет с положением девушки, которую ещё в детстве обручили с нелюбимым и неизвестным ей женихом.
В 1861 г. пост военного министра занял убеждённый реформатор Д. А. Милютин. Он составил на имя Главного начальника военно-учебных заведений великого князя Михаила Николаевича записку, в которой указывал, что кадетские корпуса преследуют две совершенно разные цели: образовательную и благотворительную. Как учреждения образовательные, они должны подготавливать квалифицированные командные кадры, а как благотворительные — обеспечивать детей малоимущих офицеров образованием и воспитанием в интернате за казённый счёт. Преследуя последнюю цель, корпуса и принимают в свои стены детей с не определившимися ещё интересами. «Между тем, — писал Милютин, — ни для одного рода занятий не имеет такой важности сердечное к нему призвание, как для военного ремесла».
Ущерб от благотворительного принципа, по мнению военного министра, превосходил всю приносимую им пользу. Кадеты младших классов по своему возрасту ещё не могли соблюдать военную дисциплину сознательно, а суровое, чисто внешнее принуждение наносило «существенный ущерб нравственным качествам» детей. «Ныне, — говорится в записке, — в наших военно-учебных заведениях употребляются все старания, чтобы согласовать требования дисциплины с необходимою для детского возраста мягкостью и кротостью обхождения, но такая задача едва ли разрешима: стремление к согласованию двух условий, друг Другу противоположных, естественно ведёт к тому, что ни то, ни другое не соблюдается в должной мере».
В мае 1863 г. Александр II подписал указ, согласно которому старшие классы всех кадетских корпусов сводились в три военных училища (не путать с училищами военного ведомства): 1-е Павловское и 2-е Константиновское в Петербурге и 3-е Александровское в Москве. Целью этих заведений было предоставление юношам исключительно специальной, военной подготовки, а их учебный курс продолжался два года. В 1864 г. в столице появилось ещё одно, Николаевское кавалерийское училище, созданное на основе Училища гвардейских юнкеров. Подготовку офицеров для специальных родов войск осуществляли Михайловское артиллерийское и Николаевское инженерное училища с трёхлетним сроком обучения, тоже расположенные в Петербурге. Выпускники перечисленных заведений, успешно окончившие курс, направлялись на службу с чином подпоручика (в кавалерию — корнета).
Одновременно с учреждением военных училищ на основе средних и младших классов кадетских корпусов началось формирование общеобразовательных военных гимназий. Утверждённое царём положение гласило: «Военные гимназии вообще имеют целью доставить детям дворян, предназначенным к военной службе, приготовительное общее образование и воспитание и служат вместе с тем приготовительными заведениями для поступления в военные училища». Однако выпускник военной гимназии вполне мог отказаться от поступления в училище и, как тогда говорили, «уйти на сторону», то есть в гражданское учебное заведение. Питомцы гимназий делились не на роты, а на возрастные группы (они так и именовались — «возраста»). На воспитательские должности стали принимать гражданских педагогов, время, отведённое на строевые занятия, сокращалось. Раньше прочих, в 1863 г., появилась 2-я военная гимназия, основой для которой послужил 2-й кадетский корпус в Петербурге. В 1864 г. начали действовать 1 -я военная гимназия в Петербурге, 1 -я и 2-я Московские, Орловская и Тульская военные гимназии, в 1865 г. — Полтавская, Киевская, Полоцкая, Воронежская. Приоритетным правом на поступление в них по-прежнему пользовались дети офицеров, в особенности сироты, которые обучались на казённый счёт и жили в интернатах.
В различных городах открывались также юнкерские училища. Они, как и военные училища, готовили офицеров, но принимали лиц с более скромным образованием и, в первую очередь, «унтер-офицеров из вольноопределяющихся». Так называли тех, кто добровольно поступил на военную службу «в строй», но ещё не сдал экзамена на офицерский чин. Программа в юнкерских училищах была проще, однако их выпускники обладали худшими «стартовыми позициями», чем вышедшие из военных училищ, так как получали только право на чин подпоручика и производились в него уже в своей воинской части по представлению местного начальства. Тем не менее после введения в 1874 г. закона о всеобщей воинской повинности именно юнкерские училища стали теми воротами, через которые в офицерский корпус вливались выходцы из непривилегированных сословий.
Для руководства военной школой в составе Военного Министерства было сформировано Главное управление военно-учебных заведений (ГУВУЗ) во главе с генерал-лейтенантом Н. В. Исакововым. Интересно, что среди видных сотрудников Управления был и уроженец Псковской земли — Леонид Николаевич Мельницкий, который в 1863—1869 гг. занимал в нём должность начальника архива. В условиях постоянных реформ и реорганизаций его служба была отнюдь не синекурой. Мельницкий постоянно составлял различные отчёты о достоинствах и недостатках системы военного образования в прошлом, участвовал в заседаниях многочисленных комиссий. Кстати, родной брат Леонида Мельницкого, Николай Николаевич, был одним из первых историографов военного образования. Ещё в 1857—1860 гг. он выпустил четырёхтомное исследование «Сборник сведений о военно-учебных заведениях в России Сухопутного ведомства».
Совершенствуя систему подготовки офицеров, правительство не забывало и о младшем командном составе. В 1863 г. была сформирована комиссия по дальнейшей реорганизации училищ военного ведомства. В её состав, наряду с офицерами ГУВУЗ, вошли представители Канцелярии и Инспекторского Департамента Военного министерства, Медико-хирургичёской академии и ликвидируемого Управления училищ военного ведомства. Председателем был назначен главный начальник военно-учебных заведений генерал-адъютант Н. В. Исаков. Уже на первом заседании комиссия пришла к выводу, что внутренняя организация большинства училищ очень плоха, но просто упразднить их невозможно, ибо имеет место «…стремление родителей всех сословий, несмотря на совершенное отсутствие в этих заведениях воспитательного начала, отдавать туда детей на казённое содержание, чтобы потом всеми мерами стараться избавить их от обязательной и весьма тяжёлой службы».
В 1866 г. училища военного ведомства были преобразованы в военно-начальные школы. Последним присваивался четырёхлетний курс, по объёму своему равный курсу уездных училищ Министерства народного просвещения. В материалах комиссии особо подчёркивалось, что, так как военные гимназии принимают почти исключительно потомственных дворян, военно-начальные школы должны обеспечить образованием детей военнослужащих, которые «по своим сословным правам» в военные гимназии поступить не могут. Выпускники новых заведений, по принятым правилам, поступали на службу писарями и телеграфистами, а также переводились в Пиротехническую, Военно-чертёжную, фельдшерские школы.
Ко времени новой реорганизации в Псковском училище военного ведомства заметно изменился состав педагогов. В июне 1865 г. М. В. Фурсов получил место директора в Шавельской классической гимназии. Вместо него инспектором классов стал надворный советник Н. И. Скандовский. Год спустя покинул свою должность и полковник Ермолин, передав начальство над заведением полковнику Гарину. Новый начальник взялся за претворение в жизнь решений начальства очень энергично. В августе 1866 г. в приказе по училищу он объявил, что в соответствии с проектом «Положения о военно-начальных школах» все воспитанники будут разделены на четыре «возраста», состоящие, в свою очередь, из отделений по 25 человек. Для начала Гарин приказал сформировать самый младший, 4-й возраст в составе шести отделений. Руководство каждым отделением поручалось гражданскому воспитателю. Воспитанникам старшего возраста было решено позволить закончить учёбу по старым правилам, в составе рот.
Перемены в штатах тем временем продолжались. Скандовский не прослужил в заведении и года. Вместо него инспектором классов был назначен надворный советник К. А. Голубинов, которого уже в декабре 1866 г. сменил полковник Платон Степанович Цытович. На личности этого незаурядного человека стоит остановиться несколько подробнее. Цытович получил образование в Артиллерийской академии, служил учителем в Новгородском кадетском корпусе и воспитателем в 1-й военной гимназии, где, по отзыву современника, «принял самых старых и загрубелых воспитанников старшего класса, но в один год изменил их нравы до такой степени, что к концу года их нельзя было узнать». Однако педагогические таланты соседствовали у Цытовича с такими качествами характера, как гордость и независимость. Поссорившись с инспектором классов П. Н. Белохой, Платон Степанович покинул Петербург и занял должность начальника Смоленского училища военного ведомства. Там он прослужил всего несколько месяцев. При реорганизации училищ военного ведомства в военно-начальные школы Смоленское училище закрыли, а Цытовича направили на службу в Псков.
В мае 1867 г. ГУВУ3 распорядилось полностью прекратить приём в Псковскую военно-начальную школу учителей, не имевших классного чина. Тем из них, кто уже находился на службе, надлежало сдать экзамен на звание учителя при уездном училище. Цытович, не жалея сил, искал новых педагогов, образованных и инициативных. Гарин, напротив, относился к реформам весьма настороженно. Будучи офицером «николаевского закала», он считал, что либеральные новшества подрывают дисциплину и порядок. Один из приказов начальника по училищу гласил: «Неоднократно было замечено мной, что некоторые из гг. воспитателей, вступивших в эту обязанность по моему назначению, весьма легко стали смотреть на отношения свои ко всем старшим их по службе и летам сослуживцам, как равно и на добросовестное исполнение своих обязанностей, а потому объявляю всем, до кого это может относиться, что на будущее время, всякая неприличная выходка и каждое незаконное заявление, кому бы то ни было, повлечёт за собой примерное взыскание, так как испытанные по сие время кроткие и гуманные меры оказались, к крайнему моему сожалению, не приносящими никакой пользы».
Гарин в своих взглядах был не одинок. Недовольство усилением гражданских начал в общеобразовательных военно-учебных заведениях выражали многие офицеры, которые полагали, что штатские воспитатели несут будущим командирам «вредные идеи». С другой стороны, Д. А. Милютин и его сторонники действовали очень решительно и тех, кто новшеств не принимал, зачастую просто снимали с должностей. Сложившуюся ситуацию довольно чётко охарактеризовал Ф. А. Ушаков: «Всё военное (в учебных заведениях. —А. М.) было в загоне у высшего начальства, которое его только терпело, но пользовалось доверием начальства ближайшего. Все же, от кого начальство высшее ждало обновления, были в загоне у начальства местного и, в свою очередь, его доверием не пользовались».
Трудно даже представить, как уживались в Псковской школе «старый служака» Гарин и сторонник реформ, гордый и самолюбивый Цытович. Впрочем, срок их совместной службы оказался невелик: в конце 1867 г. Гарин получил новое назначение, а на его место пришёл полковник Михаил Яковлевич Попелло-Давыдов. Новый начальник происходил из дворян Харьковской губернии, служил в Лейб-гвардии Павловском полку и в 1852—1863 гг. преподавал фортификацию в Полтавском кадетском корпусе, где его сослуживцем являлся А. Д. Бутовский, в будущем видный военный педагог. В своих мемуарах Бутовский охарактеризовал Попелло-Давыдова следующим образом: «Это был человек неглупый, не лишённый наблюдательности и образования и умевший жить с людьми, которые ему были нужны, но у него было много эгоизма, и близких приятелей у него некогда не было». Ф. А. Ушаков оценивал деятельность Попелло-Давыдова в Псковской военно-начальной школе гораздо благосклоннее: «…Он человек беспримерной энергии, сам входил во все подробности воспитательного дела: здесь он учил воспитателя, там воспитанника; в самые критические моменты, без всякого зова, являлся на помощь воспитателю в возрасте, в классе бывал наставником и руководителем преподавателей». По инициативе Попелло-Давыдова в Псковской школе были введены уроки танцев, переплётного дела и столь любимого директором хорового пения. Для желающих также проводились уроки по стенографии. Увеличился оклад учителей и одновременно была ликвидирована старая практика отпуска педагогам продуктов со стола воспитанников.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:06 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| В 1868 г. специально собранная при ГУ ВУЗ комиссия приняла решение о преобразовании военно-начальных школ в военные прогимназии.
17 июля того же года статус прогимназии получила и Псковская военно-начальная школа. Специальное «Положение» определяло, что новые заведения должны готовить юношей для поступления в юнкерские училища. Курс прогимназий был рассчитан на четыре года, причём в 1-й класс шли мальчики 12—14 лет, во 2-й класс — 13—15 лет, в 3-й — 14—15 лет, в 4-й — 15—17 лет. Приоритетным правом на обучение за казённый счёт обладали дети офицеров и чиновников военного ведомства, независимо от принадлежности отцов к дворянству. Оставшиеся после их зачисления свободные места распределялись следующим образом:
1. Сыновья служащих и не служащих потомственных дворян;
2. Сыновья личных дворян;
3. Сыновья прочих лиц, пользующихся правами вольноопределяющихся 1-го и 2-го разрядов. Кроме того, в прогимназии часто направляли воспитанников военных гимназий, исключённых за плохую учёбу.
Реорганизация Псковской военно-начальной школы в прогимназию сопровождалась отчислением значительной части учеников из числа детей «нижних чинов» в школу, учреждённую в то время при Псковском губернском батальоне. Одновременно усложнялись учебные программы. При четырёхлетнем сроке обучения они включали такие предметы, как Закон Божий (10 часов в неделю во всех четырёх классах), русский язык (19 часов), арифметику с алгеброй ( 23 часа), геометрию с черчением (8 часов), и др. Правда, в отличие от военных гимназий, в прогимназиях вовсе не изучали иностранных языков, которые, впрочем, и не требовались для поступления в юнкерские училища.
По данным 1869 г., в прогимназии служили 30 офицеров и чиновников. При этом военные чины имели только четыре человека: директор, инспектор классов, эконом и заведующий хозяйством. Любопытно, что последнюю должность занимал тот самый С. Л. Банчук, который в 1858 г. в батальоне кантонистов исполнял обязанности инспектора классов. Все воспитатели (14 чел.) и преподаватели (9 чел.), два медика, секретарь канцелярии, бухгалтер были гражданскими. Среди педагогов многие получили подготовку в учительских классах Петербургского училища военного ведомства и начинали службу в училищах военного ведомства ( И. С. Парфёнов, И. Н. Блюм, К. Я. Курочкин и др.) Видимо, они обладали не очень широким кругозором, но найти других было по-прежнему трудно.
Сходная ситуация, впрочем, была характерна и для других прогимназий. Поэтому ГУВУЗ приняло решение о создании специальных учебных заведений для подготовки педагогов. В 1866 г. в Москве открылась Учительская семинария военного ведомства, готовившая учителей по различным предметам. Три года спустя, в 1869 г., император утвердил положение Военного совета, специально посвященное этому учебному заведению. Согласно ему в семинарию могли зачисляться «лучшие по способностям, нравственности и характеру» выпускники военных прогимназий. Наряду с ними к приёму допускались юноши всех сословий, успешно сдавшие вступительные экзамены или имевшие свидетельство об окончании высшего учебного заведения.
Семинаристы, окончившие трёхлетний курс, получали статский чин 12-го класса, причём те из них, кто обучался на казённый счёт (в основном выходцы из прогимназий), должны были отслужить в военно-учебном ведомстве не менее трёх лет. В 1870—1877 гг. семинарию возглавлял убеждённый либерал генерал-майор А. Н. Макаров, который смог привлечь к сотрудничеству многих видных педагогов: К. Д. Ушинского, К. К. Сент-Илера и др. В Псковскую прогимназию первые питомцы сеМинарии стали поступать на службу ужев 1869 г., т. е. из первого выпуска. Среди таковых следует назвать А. М. Яницкого и М. И. Лалетина, которые совмещали должность учителя с должностью воспитателя.
То обстоятельство, что многие сотрудники Учительской семинарии придерживались либеральных взглядов, а среди её воспитанников находилось немало штатских лиц, вызывало крайнее раздражение консервативно настроенных военных и государственных деятелей. Особенно грубо и резко критиковал семинарию известный публицист М. Н. Катков. На страницах «Московских ведомостей» он издевательски называл учащихся «яузскими студентами», обвинял их в плохой подготовке, верхоглядстве.
В 1877 г. ГУВУЗ поручило директору Симбирской военной гимназии Н. А. Якубовичу выступить с официальным ответом на нападки Каткова. Тот взялся за дело охотно, ибо, по собственному признанию, не мог согласиться с «огульным обвинением и чёрной тенью, проведённой сплошь по целому учреждению». Но при этом сам Якубович далеко не во всём одобрял Учительскую семинарию. Характеризуя в своих мемуарах её учеников, он отмечал: «Питомцы этого заведения не получили широкого образования и были энциклопедистами по всем предметам в младших классах. Некоторые из них оказались очень хорошими, усердно и толково относились к своим обязанностям и самостоятельно пополняли недочёты в своём образовании… но большинство были ниже всякой критики и не только не вносили даже удовлетворительного в педагогическую сферу, но были вредны по своему грубому, бестактному и невежественному отношению к детям». Увы, архивные документы свидетельствуют, что и в Псковской прогимназии случались инциденты, спровоцированные грубым или, наоборот, панибратским поведением бывших семинаристов.
Другой бедой заведения были частые перемены в руководстве. В январе 1869 г. Псковскую прогимназию покинул Цытович, который получил место начальника Петербургской военно-фельдшерской школы. Вместо него обязанности инспектора классов принял на себя капитан Николай Николаевич Острогорский, но уже 1871 г. его перевели директором прогимназии в Тифлис. В том же году Попелло-Давыдова назначили директором 1-й Московской военной гимназии. В Пскове должности директора и инспектора классов заняли соответственно полковник М. Л. Левковец и подполковник П. П. Андреев, но и они прослужили недолго. В 1875 г. инспектором классов стал уроженец Санкт-Петербургской губернии коллежский советник Александр Иванович Андреев, однофамилец своего предшественника. В 1876 г. директором назначили полковника Фёдора Ивановича Пышенкова. На долю А. И. Андреева и Ф. И. Пышенкова выпала работа по новой реорганизации заведения.
Приступая к реформе, в 1860-е годы военный министр Д. А. Милютин считал создание военных гимназий и прогимназий сугубо временной мерой. Ещё в своей «Записке по вопросу о преобразовании военно-учебных заведений», поданной в 1862 г. в Главный штаб, он писал: «Воспитание отроков и юношей должно совершаться дома и в заведениях гражданских. Заведения же собственно военные могут существовать только с одной целью — доставлять научное, специальное образование тем молодым людям, кои почувствовали в себе призвание к военной службе».
Не менее определённо высказался министр в «Докладе по итогам деятельности Военного министерства в 1863 г.». Характеризуя ликвидацию старших классов 2-го кадетского корпуса, он писал: «С упразднением строевого состава, заведение это получает характер строго воспитательных заведений и сохраняет своё особое предназначение — приготовлять детей к поступлению в военные училища только до тех пор, когда прилив в сии последние молодых людей, окончивших полное гимназическое образование на свой счёт (имелись в виду гражданские гимназии. — А. М.), сделает возможным постепенное уменьшение таких приготовительных учебных заведений в военном ведомстве постепенною же передачею их в Министерство народного просвещения».
Однако многие сотрудники ГУВУ 3 уверенности Милютина не разделяли. Они не без основания утверждали, что выпускники гражданских школ не захотят поступать в военные училища, и те будут испытывать постоянный некомплект юнкеров. В наиболее концентрированном виде эти идеи выразил редактор журнала «Педагогический сборник» Н. X. Вессель, который в начале 1867 г. писал: «Лучшие и способнейшие ученики гражданских гимназий, если только они имеют хоть какие-то средства, для того, чтобы добраться до университетского города, всегда будут поступать в университет, представляющий впоследствии самую широкую дорогу и выгодную карьеру для способного и сведущего молодого человека. Таким образом, гражданские гимназии могут ежегодно уделять военным училищам только самое незначительное число, притом слабейших из окончивших курс учеников». Обращал внимание Вессель и на то, что нельзя лишать офицеров привилегии обучать своих детей в каких-либо особых закрытых заведениях, ибо «военная служба, сопряжённая с частыми переменами местожительства, не позволяет родителям самим заняться воспитанием и образованием детей».
В итоге явно победило мнение оппонентов Д. Милютина. Военные гимназии не только не были закрыты, но сеть их постоянно расширялась. Однако на создание абсолютно новых заведений на «пустом месте» у военного ведомства средств не имелось. Поэтому «жертвой» развития гимназий стали прогимназии.
13 июля 1876 г. вышло в свет утверждённое императором Положение о переформировании Псковской, Ярославской и Московской военных прогимназий в гимназии. Реформа осуществлялась постепенно: уже набранные классы проходили прогимназический курс, а новых учеников обучали так, как было положено в гимназиях.
В1877 г. для всех военных гимназий, включая Псковскую, были введены новые приёмные правила. Толчком к их принятию послужила Русско-турецкая война, в результате которой резко возросло количество сирот офицеров. Новые правила ознаменовали поворот от сословной системы комплектования воспитанников к корпоративной. Согласно им на «иждивение правительства» могли поступать только сыновья офицеров и чиновников военного ведомства, как принадлежавшие, так и не принадлежавшие к потомственному дворянству. Дети потомственных дворян, не состоявших в военной службе, отныне могли обучаться в военных гимназиях только за плату («своекоштными» или на стипендии благотворителей). Мотивируя необходимость пересмотра правил приёма, Н. В. Исаков писал: «В силу такого (прежнего. — А. М.) порядка, дети военнослужащих обер-офицеров и штаб-офицеров (майоров и подполковников), не принадлежавших к потомственному дворянству, вовсе не имели права на определение в военные гимназии, а между тем военные офицеры не дворяне, а особенно штаб-офнцеры, могущие занимать места начальников отдельных частей, посвящая себя военной службе и служа интересам военного ведомства, по справедливости заслуживали того, чтобы ведомство пришло им в помощь по доставлению образования их сыновьям, доставить каковое попечением самих отцов оказывается для них весьма затруднительным» (Всеподданнейший отчёт о деятельности Военного министерства за 1876 г. Отчёт о состоянии военно-учебных заведений. СПб., 1878. С. 28).
Продолжительность военно-гимназического курса к тому времени составляла семь лет. Программа включала довольно обширный список дисциплин и, как видно из приведённой ниже таблицы, превосходила по объёму программы гражданских общеобразовательных учебных заведений.
Особенно впечатляюще выглядела программа военных гимназий по математике. Она включала изучение арифметики, алгебры (до логарифмов), геометрии, стереометрии и тригонометрии. Во всех семи классах на изучение математических дисциплин отводилось 42 урока в неделю, т. е. 20% всего учебного времени. Для сравнения можно отметить, что в семи классах гражданских гимназий на математику было выделено 14% недельных уроков, а в реальных училищах — 15%. Неудивительно, что начальники военных училищ часто жаловались на недостаточную подготовку по математике поступавших к ним выпускников гражданских школ в сравнении с военными гимназистами.
В Псковской военной гимназии на протяжении всего её существования математику преподавали надворный советник Леонид Васильевич Васильев и коллежский секретарь Платон Фёдорович Рожанский. Васильев родился в 1836 г. в мещанской семье, обучался в неражированном батальоне 4-го учебного стрелкового полка, т. е. по сути дела в кантонистской школе. Службу свою он начал в Нижегородском училище военного ведомства, из которого в 1865 поступил на учёбу в открывшуюся в Петербурге Учительскую семинарию военного ведомства. Год спустя Васильев занял должность учителя математики в Псковской военно-начальной школе и одновременно исполнял там обязанности воспитателя. Леонид Васильевич благополучно «пережил» реорганизацию школы в прогимназию, а прогимназии в гимназию. Разумеется, осваивать новую, более сложную гимназическую программу 40-летнему педагогу было очень непросто, но должности он не оставил. Интересно, что одновременно с военной гимназией Васильев преподавал математику в Мариинской женской гимназии.
П. Ф. Рожанский был гораздо моложе (родился в 1850 г.), принадлежал к дворянству, но тоже получил весьма скромное образование, пройдя Чугуевское училище военного ведомства и Московскую военную прогимназию. В 1870 он поступил на службу в Псковскую прогимназию, причём преподавал только арифметику в трёх младших классах.
Военно-гимназическая программа русского языка включала грамматику, церковнославянский язык и словесность. Интересно, что общий объём этого курса превышал объём аналогичного курса не только в реальных училищах, но и в классических гимназиях, ориентированных на углубленное изучение гуманитарных предметов. В тех разделах программы, которые были посвящены собственно русскому языку, учащиеся получали знания по орфографии, этимологии и синтаксису. Военных гимназистов обучали не только писать без ошибок, но и разбирать предложения по составу, различать части речи, определяя.их соотношение, разбирать состав слова, объяснять употребление знаков препинания и т. д. Для закрепления полученных знаний применялись диктанты и сочинения.
Курс церковнославянского языка носил вспомогательный характер. Изучая фрагменты «Остромирова Евангелия», ученики должны были получить навыки перевода церковнославянского текста на современный им русский язык, научиться находить формы синтаксического построения, отличающие эти языки друг от друга.
Изучение словесности ограничивалось знакомством с произведениями русских писателей XVIII—XIX веков: Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, И. А. Крылова, Н. В. Гоголя и др. Иностранная литература была представлена только первой частью «Иллиады» Гомера и первым актом «Макбета» В. Шекспира. Впрочем, те произведения, которые в программу внесли, предполагалось изучать глубоко. «От окончивших курс в военных гимназиях, — говорилось в «Инструкции» Главного управления военно-учебных заведений, — требуется знание не историко-литературных заметок об образцах словесности, указанных в программе, а знание самих образцов, основанное на непосредственном изучении».
При изучении иностранных языков ГУВУ3 рекомендовало сосредоточить основное внимание на переводе текстов, тогда как разговорная речь и в особенности изучение фонетики отодвигались на второй план. Очень подробны были программы по естественной истории, составленные под руководством видного педагога К. К. Сент-Илера. Они включали сведения по минералогии, ботанике, зоологии, анатомии.
Многие современники полагали, что подобная подробность излишняя, а чиновники Министерства просвещения даже обвиняли ГУВУЗ в увлечении науками, способными повредить нравственности воспитанников. Возражая на подобные нападки, сотрудник Главного управления А. Л. Громачевский писал в журнале «Педагогический сборник»: «Естественные науки сами по себе не заключают ничего опасного для религии, и потому нет никакого основания не знакомить воспитанников с основами естествознания… Естественные науки могут представить нам такие неопровержимые доказательства разных религиозных истин, которые по силе и убедительности нисколько не слабее, а может быть, даже сильнее многих из них, приводимых в разных богословских системах».
Общая беда многих провинциальных военных гимназий, однако, заключалась в невозможности найти для преподавания столь сложного курса квалифицированного специалиста. Псковская гимназия исключением не являлась. Уроки по естественной истории здесь вёл губернский секретарь Николай Федотович Черняк, сын унтер-офицера, который имел за плечами только Учительскую семинарию. Интересно, что впоследствии он перешёл на совершенно «непедагогическую» должность эконома, но долгое время (с 1873 по 1906 год) преподавал естественную историю в Мариинской женской гимназии.
Совершенно особое место занимал в курсе военных гимназий Закон Божий. Педагоги того времени считали его предметом в первую очередь воспитательным, а не образовательным. ГУВУЗ даже рекомендовало не ставить по нему низких оценок. Понятно, что особую роль в привлечении гимназистов к предмету играла личность законоучителя. Псковской военной гимназии здесь явно повезло: Закон Божий продолжал преподавать о. Андрей Сенаторский, чрезвычайно любимый и учениками, и сотрудниками.
Очень много внимания уделялось в 1870-е годы выработке новых методов учебной работы. Главное управление военно-учебных заведений и подчинённый ему Педагогический музей стали настоящей лабораторией педагогического поиска. Немалую роль сыграло то, что Министерством народного просвещения тогда руководил консерватор Д. А. Толстой, и многие педагоги-новаторы переходили в военно-учебное ведомство, под менее «тяжёлую руку» Н. В. Исакова.
В дореформенных кадетских корпусах, как в старших, так и в младших классах, господствовала лекционная система преподавания, крайне трудная для младшеклассников. Критикуя подобный порядок, «Педагогический сборник» писал в 1870г.: «Много времени на (на лекциях. —А. М.)тратится даром, а дети приучаются наполовину спать, наполовину слушать и вообще работать крайне небрежно». Теперь в младших классах стал широко применяться «катехический» метод, позволявший учителям вести беседы с детьми и по их ответам судить о качестве усвоения учебного материала. В старших классах военных гимназий педагоги использовали смешанный метод, в основе которого лежало чтение лекций с последующим опросом. Особое внимание, под влиянием идей Ушинского, стало уделяться развитию у детей способностей к самостоятельной работе. Другим важнейшим принципом учебной работы в военных гимназиях являлось активное использование наглядных пособий. В Псковской военной гимназии, как видно из протоколов заседаний педагогического комитета, поиск новых методов преподавания шёл в духе времени. И вопросы наглядности, и развитие самостоятельности у воспитанников составляли постоянный предмет заботы педагогов.
В основу воспитательной работы всех военных гимназий была положена идея об «общем», а не специально-военном, как в дореформенных корпусах, воспитании. «Специальные способности, специальное призвание человека, — писал в связи с этим Н. Вессель, — остаются долгое время скрытыми, не только от других, но и от него самого и для проявления своего требуют предварительного общего развития всех сил и способностей всего человека, совершенствующегося по неизменным природным законам».
Основное внимание в военных гимназиях уделялось развитию таких качеств личности, как честность, способность к самодисциплине, отзывчивость, трудолюбие. Под последним понималась не только хорошая учёба, но и уважение к работе вообще. Так, в Псковской военной гимназии воспитанники трудились в переплётной мастерской и в саду, специально разбитом рядом со зданием.
Внутренний режим был гораздо мягче, чем в «старых» кадетских корпусах или, тем более, в кантонистских школах. Из педагогической практики постепенно удалялись телесные наказания. Воспитателями становились, как уже говорилось, в основном штатские Лица. Правда, многие из них не могли сосредоточиться только на своей должности. Маленькое жалование заставляло военно-гимназических педагогов подрабатывать в различных учебных заведениях города. Так, выпускник Учительской семинарии Александр Михайлович Яницкий, начав службу ещё в Псковской прогимназии, в 1873 г. был утверждён в должности воспитателя. Однако почти одновременно (в 1872 г.) он поступил учителем пения в Мариинскую женскую гимназию. Другой воспитатель, Антон Александрович Александров, одновременно работал учителем и воспитателем в Псковской военной гимназии и учителем чистописания в Мариинской гимназии. И всё же подобные трудности носили частный характер. Казалось, для Псковской военной гимназии наступил период спокойного, поступательного развития. Но судьба распорядилась иначе: как и всю систему военного образования, её ожидали новые, существенные перемены.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:06 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Педагогика по-кадетски
1 марта 1881 г. в Петербурге был убит революционерами-народниками император Александр II.
На престол вступил его сын и наследник Александр III. Новый государь немедленно отправил в отставку многих либеральных министров своего отца. Уже 22 мая 1881 г. пост военного министра, вместо Д. А. Милютина, занял генерал-адъютант Пётр Семёнович Ванновский, а в июле того же года Главным начальником военно-учебных заведений стал генерал-лейтенант Николай Антонович Махотин. Практически сразу Махотин поручил сотруднику ГУВУЗ генерал-майору В. П. Коховскому составить записку о результатах развития военной школы и её нуждах. В представленном документе, наряду с признанием заслуг военных гимназий, содержалась и очень суровая их критика.
С особой тревогой Коховский писал о том, что многие юноши, окончив военно-гимназический курс, поступали не в военные училища, а в гражданские учебные заведения, пропадая, таким образом, для армии. Раньше, по мнению автора записки, «когда в империи существовало, сравнительно говоря, мало отраслей служебного и общественного труда», дворянство «заметно предпочитало службу военную всякой иной», но теперь оно «…в массе своей перестаёт быть щепетильным в выборе сфер служебного труда». Для укрепления традиционных связей между дворянством и армией Коховский считал необходимым сохранить в военном ведомстве общеобразовательные заведения, усилив в их воспитательной деятельности военный элемент.
О том, что тревога Коховского не была напрасной, ярко свидетельствуют и мемуары современников, и деловая документация. Обучавшийся в 1870—1877 гг. во 2-й военной гимназии в Петербурге Н. Лыкошин вспоминал: «Лучшие наши ученики переходили обыкновенно в гражданские учебные заведения: институт инженеров путей сообщения, горный, технологических инженеров и Академию художеств, а остальные шли в военные училища по баллам: лучшие математики с 11—12 в среднем переходили в артиллерийские и инженерные училища, люди со средствами и любители пофрантить занимали вакансии в кавалерийском училище… простые же смертные выбирали одно из пехотных училищ». Понятно, что при таком «отборе» контингент пехотных училищ не мог выделяться высоким качеством. Судя по архивным документам, отток выпускников «на сторону» из Псковской военной гимназии был также весьма ощутимым, хотя и не таким большим, как в столичных гимназиях.
30 мая 1882 г. П. С. Ванновский представил Александру III доклад о реорганизации военных гимназий. В этом документе министр повторял многие выводы Коховского, но гораздо более подробно раскрывал необходимые, с его точки зрения, меры. «При исключительно общенравственных целях воспитания, присущих военным гимназиям, — писал он, — воспитанники этих заведений недостаточно подготавливаются к переходу в военные училища в смысле вступления их в положение и отправления обязанностей военнослужащего». По убеждению Ванновского, именно потому, что юноши не получали с детских лет «сердечного расположения» к офицерской службе, они избегали поступать в военные училища, а если всё-таки выбирали их, то с трудом приспосабливались к жизни в военной среде. Для преодоления сложившейся ситуации он советовал «придать военным гимназиям и в смысле военно-воспитательном значение приготовительных к военным училищам заведений». В докладе предлагалось восстановить деление воспитанников на роты, заменить гражданских воспитателей военными, усилить в старших классах преподавание строевой подготовки. Преобразованные таким образом военные гимназии должны были вновь получить наименование кадетских корпусов.
Ещё одним важным пунктом реформы П. С. Ванновский считал усиление благотворительного элемента. Например, оценивая введение в военных гимназиях конкурсных вступительных экзаменов, он писал: «Такая мера… оказалась тяжёлой для сирот и лиц, лишившихся здоровья на службе, не имевших материальных средств для лучшей подготовки своих детей к экзамену». Для облегчения материального положения военнослужащих министр рекомендовал сократить приём в кадетские корпуса «своекоштных» воспитанников и за счёт освободившихся мест создать обширные интернаты для офицерских детей, обучавшихся за счёт казны («казённокоштных интернов»). Вместе с тем Ванновский считал возможным разрешить доступ в кадетские корпуса выходцам из буржуазной среды.
Александр III одобрил все положения доклада за исключением пункта о приёме в корпуса детей буржуазии. При этом оценки царя часто носили очень решительный характер. Рядом с предложением об усилении военных начал в воспитании он написал: «это весьма важно», а напротив пункта о замене гражданских воспитателей военными — «конечно».
Высочайшим повелением 21 июля 1882 г. все военные гимназии получали наименование кадетских корпусов. Соответственно был учреждён и Псковский кадетский корпус. Ф. А. Ушаков по этому поводу писал в 1901 году: «Сама по себе история Псковского кадетского корпуса не может быть сложной уже потому, что он основан всего каких-нибудь 25 лет. Какая история может быть у 25-летнего молодого человека, который начал говорить, то есть заявлять о своём существовании, с 1881 года, а до этого времени он плакал, кричал не от восторга, а от щемяшей боли, которая придавливала его и нравственно, и физически».
Конечно, подобная оценка деятельности Псковской прогимназии и гимназии выглядит излишне мрачной. Но бесспорно, что именно кадетский корпус в Пскове стал тем учебным заведением, которое снискало громкую славу далеко за пределами родного города.
Начало, однако, было очень непростым. Вскоре после переименования гимназий в корпуса ГУВУ3 распорядилось о делении воспитанников на роты и, соответственно, об учреждении должностей ротных командиров. Затем началось увольнение гражданских воспитателей. Показательно, что в сравнительно короткий период с 1882 по 1889 гг. из Псковского кадетского корпуса было уволено 46 человек (140% от среднего количества увольняемых за всё время существования заведения) и принято на службу 48 человек. Только в 1882 г. из 19 служивших тогда воспитателей уволили семерых штатских: А. М. Яницкого, Г. И. Головкина, П. В. Каменского, И. А. Легницкого, А. А. Александрова, В. Е. Фёдорова, М. И. Лалетина. Одновременно на службу поступили три офицера: П. П. Скопин, Д. А. Афанасьев и Н. Ю. Майдель. В1883 г. увольнений не было, но в корпус приняли ещё одного офицера — капитана А. А. Кратирова, которому предстояло сыграть видную роль в развитии военной педагогики в целом. В 1884 г. заведение покинул ещё один штатский воспитатель, К. К. Скурский, и было принято три офицера: Е. В. Харитонов, В. Л. Кругликов, К. П. Андреев. Тогда же капитан Крейтер, прослуживший в Пскове всего год, перешёл воспитателем в привилегированный Пажеский корпус в Петербурге. Всего воспитателей стало 20 человек, причём 17 из них были военными. К1888 г. среди корпусных воспитателей оставался всего один штатский, а к 1890 г. все они являлись офицерами.
Постепенный характер замены штатских воспитателей военными был присущ большинству кадетских корпусов страны. Однако он вызывал недовольство многих видных и влиятельных военных деятелей того времени, полагавших, что П. С. Ванновский слишком медлит с ротацией кадров. Так, генерал Л. Л. Зеделлер (впоследствии командир стоявшей в Пскове 24-й дивизии) писал в декабре 1884 г. Главному начальнику военно-учебных заведений Н. А. Махотину: «Гражданские воспитатели, зная, что дни их, так сказать, сочтены, что оставление их при нынешних обстоятельствах сделано более в виде снисхождения, чем по убеждению в пользе, и уверенные, наконец, что выход любого из них, замена офицером желательна начальству, не могут уже, даже при идеальной добросовестности, относиться к принятым на себя обязанностям с прежней готовностью, а главное твёрдостью». Тем не менее возглавивший Псковский корпус в 1883 г. генерал-майор Александр Сергеевич Курбатов, по воспоминаниям современников, проявил «всю свою сердечность в заботе об оставшихся за штатом гражданских воспитателях» и всемерно старался помочь им в поиске новой службы.
Некоторые из бывших сотрудников военной гимназии при содействии директора даже заняли различные должности в самом корпусе. Так, служивший гражданским воспитателем А. С. Равич-Щербо в 1886 г. стал помощником инспектора классов, а затем и инспектором. Н. Ф. Черняк с 1886 по 1906 гг. занимал должность эконома. Другие нашли себе место в гражданских школах Пскова. Бывший воспитатель П. А. Антонов, например, вплоть до 1890 г. прослужил преподавателем географии в Мариинской женской гимназии.
Одновременно с изменением штата сотрудников менялись и приёмные правила. Ещё в апреле 1882 г. было решено, что минимальный возраст для поступления в 1-й (младший) класс должен составлять 10 лет. По вносимой плате все воспитанники подразделялись на казённокоштных, обучавшихся за счёт государства, своекоштных, за которых платили родственники или опекуны, и стипендиатов, получавших необходимые средства от различных организаций, частных благотворителей. Своекоштные и стипендиаты, в свою очередь, делились на пансионеров, живших в интернатах при корпусах, и приходящих учеников, которые посещали только занятия. Казённокоштные, естественно, были исключительно пансионерами.
Все кандидаты, претендовавшие на казённые вакансии, распределялись на 13 разрядов, по очерёдности которых они допускались к вступительному экзамену. В первый разряд входили сыновья генералов, штаб- и обер-офицеров, убитых на войне или умерших от ран, на войне полученных, а также дети погибших на войне чиновников гражданских ведомств, если они принадлежали к потомственному дворянству. Во второй разряд входили круглые сироты офицеров, которые потеряли родителей в мирное время. В третий — сыновья кавалеров ордена св. Георгия всех степеней, в четвёртый — сыновья офицеров и военных чиновников, получивших тяжёлые ранения и состоявших под покровительством Александровского комитета о раненых. Замыкавший список тринадцатый разряд включал просто сыновей обер-офицеров и военных священников и чиновников военного ведомства. Дети гражданских чиновников и не служащих дворян правом на казённые вакансии не пользовались и могли обучаться только за собственные средства.
Подавляющее большинство стипендий также предназначалось для детей офицеров. В целом приёмные правила 1882 г. твёрдо устанавливали корпоративный принцип комплектования штата воспитанников, хотя и оставляли некоторую возможность проникновения в корпуса лиц из невоенной среды.
Однако уже в 1884 г. в законодательстве появилось новое, очень важное положение. Отныне правом на внесение в самый «младший» разряд обладали дети не любых офицеров и военных чиновников, а только таких, которые пробыли на службе не менее 10 лет. Этой мерой правительство надеялось не дать воспользоваться льготой людям случайным, пошедшим на военную службу ради выгод и привилегий. Одновременно для представителей первых четырёх разрядов отменялся вступительный экзамен.
Принятые меры свидетельствовали об усилении принципа благотворительности, за который так ратовал П. С. Ванновский. В ноябре 1887 г. вышел императорский указ, гласивший, что «экстернами» (приходящими учениками) во все кадетские корпуса, за исключением Николаевского в Петербурге, могут поступать только лица, обладавшие правом приёма на казённый счёт. В результате перечисленных нововведений среди кадет неуклонно возрастала доля офицерских детей.
Новые существенные перемены произошли в 1898 г., когда вступительные экзамены были заменены баллотировкой. По правилам 1886 г. родители, желавшие определить сына казённокоштным кадетом, привозили его в тот или иной корпус. Там все кандидаты, за исключением принадлежавших к первым четырём разрядам, должны были сдавать конкурсные экзамены. Правда, допуск к экзаменам осуществлялся по старшинству разрядов, но в пределах каждого отдельного разряда между претендентами шло соревнование, позволявшее отобрать более способных мальчиков. По новым правилам зачисление происходило иначе. В Главном управлении военно-учебных заведений заблаговременно составлялись списки всех детей, которых родители хотели отдать в корпуса. Затем определялось количество вакансий во всех кадетских корпусах страны. Из списка претендентов путём жеребьёвки избиралось столько человек, сколько имелось вакансий. Затем они, в соответствии с пожеланием родителей, распределялись по заведениям, в которых должны были сдать довольно простые вступительные испытания. Те же мальчики, имена которых при жеребьёвке «не выпали», составляли «запасную группу». Если кто-то из «счастливчиков» не мог осилить испытания, его заменял «запасной». Таким образом, судьбу кандидатов стала решать не столько подготовка, сколько слепая удача, ведь многие мальчики лишались возможности показать свои знания, вступить в состязание с конкурентом одного с ними разряда.
Отмена конкурсных экзаменов вызвала восторженные отзывы большинства родителей. Они писали в ГУВУЗ о том, что раньше им приходилось расходовать деньги на поездку с сыном в город, где располагался нужный корпус, и, если мальчик проваливался на экзаменах, деньги пропадали. Теперь же, в случае неблагоприятного исхода жеребьёвки, можно было сразу приступать к поиску «иного устройства сына». Кроме того, для победы на состязательном экзамене требовалась лучшая подготовка, а это означало расходы на репетиторов; теперь отпала и эта необходимость. Но военные педагоги встретили баллотировку очень настороженно. На страницах «Педагогического сборника» новые приёмные правила неоднократно назывались в качестве причины падения успеваемости кадет.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:07 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Тем не менее восстановление конкурсных экзаменов произошло только в 1906 г. Оно сопровождалось, по язвительному замечанию современника, «воплями ужаса всполошенных родителей». Один из постоянных корреспондентов «Офицерской жизни» в статье с красноречивым названием «Помогите родителям обучить детей» писал об ущербе, который, по его мнению, наносил офицерской семье провал мальчика на экзамене: «Пропал год, пропали труды, а главное пропали тяжёлые материальные затраты офицера на подготовку его сына и в перспективе опять отрывай куски от без того уже обдёрганного и обтрёпанного содержания». И всё же конкурсные экзамены было решено сохранить.
Одновременно с восстановлением экзаменов вышло «Положение», разрешавшее поступление на казённые вакансии детям подпрапорщиков, если их отцы участвовали в боях и были награждены знаками отличия боевого ордена. Данная мера была, очевидно, продиктована только что окончившейся Русско-японской войной и общей либерализацией режима в стране.
Общественное мнение постоянно требовало дальнейшего расширения доступа в кадетские корпуса. Наконец в 1912 г. правительство пошло на уступки, и право на обучение за собственный счёт получили «сыновья лиц всех сословий, кроме сыновей и внуков лиц мужского или женского пола, рождённых в иудейской вере». Однако при этом в законе существовала важная оговорка: дети из невоенных семей зачислялись только на те места, которые оставались свободными после приёма тех мальчиков, которые обладали правом на обучение за казённый счёт, но не поступили из-за нехватки вакансий.
Таким образом, правила приёма в кадетские корпуса постоянно обеспечивали преимущественное положение офицерских детей. Здесь необходимо вспомнить, что, вопреки распространённому мнению, материальное положение большинства офицеров царской армии было незавидным. Ещё в 1882 г. военный министр П. С. Ванновский с возмущением писал: «…Непрерывный и в высшей степени тяжёлый труд офицеров не вознаграждается сколько-нибудь удовлетворительно, не только по сравнению со всеми другими профессиями, но даже по отношению к самым ограниченным повседневным потребностям офицерского быта». К началу XX в. ситуация практически не изменилась. «Офицер был изгоем царской казны, — свидетельствовал последний протопресвитер военного духовенства Г. Шавельский, — офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собственных средств, то он — в особенности если был семейным — влачил нищенское существование, не доедая, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом».
В такой ситуации для многих военных зачисление сына на казённый кошт в корпус являлось единственным способом обеспечить мальчику хорошее образование.
Впрочем, возможность переложить заботы о ребёнке на плечи государства была привлекательна и для тех, кто такой льготы не имел. В архиве Псковского кадетского корпуса хранится немало писем подобного рода. Так, псковская дворянка М. Н. Вноровская в 1890 г. обратилась с письмом к местному предводителю дворянства и просила его помочь с устройством сына в кадетский корпус. Он сообщала, что её муж и отец мальчика, А. И. Вноровский, в прошлом гражданский чиновник, был осуждён в 1885 г. за растрату, лишён всех прав состояния и сослан в Сибирь. По отбытии наказания он вернулся в Россию, покинув жену и сына в Семипалатинске без всяких средств к существованию. Понимая, видимо, беспочвенность своих притязаний, М. Н. Вноровская писала, что её сын «хуже сироты, потому, что не знает, сирота он или нет», а в качестве основного аргумента выдвигала заявление, что «мальчик необычайно способен к музыке». Разумеется, просьба её осталась без удовлетворения.
Полный штат Псковского кадетского корпуса в 1880-е годы составлял 400 воспитанников. Однако в действительности их всегда было несколько больше: 410—430 человек. Дело в том, что руководству заведения предоставлялось право принимать сверхштатных учеников «в числе, допускаемом условиями помещений и с таким расчётом, чтобы от этого численный состав классных отделений не превысил законом установленной нормы» (35 чел. — А. М.). Вначале ХХв. штат был официально расширен и достиг 500 человек.
По сословной принадлежности большую часть псковских кадет составляли дети дворян. При этом если в среднем по России за период с 1886 по 1916 г. представители дворянства насчитывали около 95% всех кадет, то в Псковском корпусе даже 99%. Такое расхождение в цифрах связано с тем, что в общий показатель входят данные по Донскому кадетскому корпусу, предназначавшемуся для казаков, и по Николаевскому корпусу, принимавшему за плату детей всех сословий.
Весьма показательный результат даёт также сравнение социального состава учащихся Псковского кадетского корпуса и других заведений города. Например, по данным 1891 г., из 426 питомцев корпуса 425 (99,5%) являлись детьми дворян, офицеров и чиновников. Только один кадет был сыном священника, а представители прочих сословий не обучались в корпусе вовсе. В том же году среди 359 учеников губернской мужской гимназии сыновья дворян, офицеров и чиновников насчитывали 57,4%, тогда как 32,3% приходилось на «детей городских сословий», 5% — на «сельские сословия» и 3% — на детей духовенства. Ещё ниже доля выходцев из дворянской среды была в Сергиевском реальном училище, где они составляли всего 25,1% учеников98. Сходные результаты были получены при анализе данных за 1893, 1902и 1912гг.» В среднем в Псковский корпус ежегодно поступало около 80 человек. Минимальное число воспитанников было принято в 1882 г. — 63 чел., а максимальное в 1901 г. — 92 чел.100 При этом число претендентов, как правило, заметно превышало количество реально поступивших. До 1898 основным механизмом отсева кандидатов являлся конкурсный экзамен. Так, в 1887 г. на казённые вакансии в Псковском корпусе претендовали 99 чел. Из них 11 человек не явились на экзамен, 30 чел. (почти треть!) — экзамена не выдержали, а четверых признала негодными медицинская комиссия101. В 1889 г. из 116 кандидатов экзамена не выдержали 36 чел.102 Близкие показатели установлены для 1886, 1888 и 1891 гг. После введения баллотировки вступительное испытание утратило состязательный характер. Тем не менее оно по-прежнему способствовало отсеву заметной доли претендентов. Так, в 1901 г. из 123 абитуриентов с испытанием не смогли справиться 22 человека.
Поступив в корпус, мальчики оказывались в очень специфической обстановке. Специально составленная ГУВУЗ в 1886 г. «Инструкция по воспитательной части для кадетских корпусов» требовала, чтобы «…все доступные воспитательные средства, все способы непосредственного воздействия наставников на их питомцев, как и вся обстановка жизни сих последних, своевременно возбуждали и твёрдо упрочивали в каждом из них живой интерес к военному делу и к славе родного оружия, глубокое уважение к воинской доблести и признательную память о боевых подвигах соотчичей, искреннее сознание святости присяги и благородную готовность принести себя в жертву родине, усердно разделять тяготы военной службы с народом русским».
В Псковском корпусе кадеты делились на семь рот, а каждая рота состояла из двух-трёх отделений численностью по 30—35 воспитанников. Во главе отделений стояли офицеры-воспитатели, обычно в чине капитана или штабс-капитана. Под их началом кадеты не только учились, но и несли караульную службу, занимались строевой подготовкой, фехтованием. С 1885 г. кадеты старшего возраста, отличавшиеся хорошим поведением и успехами в учёбе, стали получать звания вице-фельдфебелей и вице-унтер-офицеров. Они являлись по сути дела помощниками офицеров-воспитателей. При этом «Инструкция по воспитательной части» особо подчёркивала, что «должностным кадетам (вице-унтер-офицерам и вице-фельдфебелям) по отношению к прочим не должна быть придаваема какая-либо степень власти, так как незрелый характер 15—17-летних юношей… представляет мало ручательств правильного применения ея». Главной целью названной меры было развитие у кадет «чувства долга, привычки к беспрекословному повиновению и воинскому чинопочитанию». Из мемуаров воспитанников различных кадетских корпусов видно, что вице-фельдфебели и вице-унтер-офицеры, как правило, пользовались уважением и авторитетом у своих товарищей, а получить такое звание считалось очень почётным. Обучавшийся в Псковском корпусе с 1903 по 1910 гг. Николай Гранберг характеризует в своих воспоминаниях вице-фельдфебеля Бориса Ушакова (сына офицера-воспитателя Ф. А. Ушакова), как кадета, «обладавшего большой моральной силой».
Кадеты всех возрастов должны были поочерёдно нести дежурства по роте и классу. В обязанности дежурного по роте входило выполнять различные поручения офицера-воспитателя и «предупреждать… своим влиянием всякий в роте беспорядок и отступление от предписанных правил, в случае невозможности достигнуть этого самому, докладывать о том дежурному воспитателю». Дежурный по классу был обязан содействовать поддержанию дисциплины во время уроков и отвечал за чистоту в классных помещениях. При этом особая «Инструкция для кадет Псковского кадетского корпуса», составленная на основе «Инструкции по воспитательной части», подчёркивала: «Воспитанники должны научиться отличать товарищеские отношения от служебных и во время исполнения кем-либо служебных обязанностей должны беспрекословно подчиняться его законным требованиям». Неповиновение своему назначенному на дежурство товарищу наказывалось почти так же строго, как и неповиновение воспитателю. В то же время, если дежурный кадет оказывался замешанным в каком-либо правонарушении, его наказывали более сурово, чем прочих. Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса, воспитанники младших классов не сразу осознавали, что они должны подчиняться назначенному на дежурство сверстнику, и педагогам часто приходилось разбирать конфликты между ними.
Формированию у кадет «расположения к воинской службе» содействовал также специфический подбор книг для корпусной библиотеки, среди которых заметную роль составляли произведения о воинских подвигах, и проводимые офицерами-воспитателями беседы. В Псковском кадетском корпусе среди бесед отделенных офицеров-роспитателей с кадетами посвященные военной тематике в 1886—1887 учебном году составили 85%, а в 1901-1902 – 90%.
Как правило, корпусные педагоги добивались поставленной цели, и большинство кадет искренне любили армию и всё, с ней связанное. Обучавшийся в корпусе с 1910 по 1917 гг. В. Айзов писал в своих мемуарах, что и он сам, и большая часть его товарищей всё своё будущее связывали именно с офицерской карьерой, видели своё предназначение в том, чтобы «в мирное время быть исправным по службе, в случае же войны, если понадобится, умереть за Веру, Царя и Отечество».
С особым пиететом относились кадеты к носимой форме. Неслучайно самым позорным наказанием у них считалось снятие погон. Весьма показателен в этом отношении эпизод, описанный в протоколе заседания Педагогического комитета от 27 января 1887 г. Кадет 4-го класса Б. Корчиц совершил очень серьёзный проступок: нанёс оскорбление офицеру-воспитателю (обозвал его «поганой сволочью»). Когда виновному объявили, что с него снимут погоны, он заплакал и, «сильно рассердясь, сказал, что пусть его лучше отправят в Ярославскую школу, чем лишат погон». При этом надо заметить, что Ярославская военная школа была учебным заведением низшего разряда и перевод в неё имел бы гораздо более серьёзные последствия, нежели временное лишение погон. В итоге Б. Корчиц подвергся аресту на трое суток и лишению погон на неделю. Таких же, как у псковских кадет, взглядов, держались и их сверстники из других корпусов. Обучавшийся в Сумском кадетском корпусе Д. де-Витт вспоминал: «Кадет со срезанными погонами в строй становиться не смел и ходил сзади отдельно, ел за отдельным столом, сидел один на парте, товарищи его сторонились, он был обесчещен».
Любовь кадет ко всему военному имела, однако, и такую оборотную сторону, как неприязнь, даже презрение к штатским, и в особенности к своим сверстникам из гражданских учебных заведений. Воспитанник Орловского корпуса Г. Месняев с гордостью писал в мемуарах: «Особняком, не смешиваясь с ними (реалистами и гимназистами. — А. М.), держали себя эти дети, носившие имя кадет, как бы осознавая себя членами особого ордена». Учившийся в Воронежском корпусе П. Волошин передаёт в воспоминаниях рассказ псковского кадета о столкновениях и даже драках между питомцами корпуса и гимназистами. Это мемуарное свидетельство подтверждается данными, содержащимися в отчётах офицеров-воспитателей за различные годы113. Вообще слово «шпак» (как называли кадеты штатских) считалось среди воспитанников всех корпусов наиболее обидным оскорблением.
Наряду со стремлением к военной службе для образа мыслей большинства кадет была характерна корпоративность, то, что Г. Месняев называл «осознанием себя членами особого ордена». Этому, конечно, в немалой степени способствовало то, что большинство питомцев корпусов были выходцами из одной среды — детьми офицеров и чиновников военного ведомства. Но большую роль играла и целенаправленная деятельность наставников. Видный военный педагог А. Д. Бутовский в своей речи, произнесённой на первом съезде офицеров-воспитателей в 1908 г., отмечал, что одной из важнейших целей воспитательной работы в корпусах должно быть формирование «людей, способных к корпоративному единению».
Согласно требованиям «Инструкции по воспитательной части» педагоги прилагали много усилий для того, чтобы сплотить кадет и нивелировать проявления имущественного неравенства среди них. С этой целью воспитанникам не разрешалось приносить в корпус из отпуска игрушки, носить украшения, шить форму за свой счёт. Директор одного из столичных кадетских корпусов подчёркивал в речи, обращенной к офицерам-воспитателям перед началом нового 1907—1908 учебного года: «Прежде всего следует безусловно запретить ношение собственных вещей и внушить кадетам, что такой обычай есть неделикатность по отношению к товарищам и именно тем, которые не могут себе позволить замену казённых вещей более ценными».
На заседании Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса от 29 октября 1887 г. одним из поставленных на обсуждение вопросов был вопрос о «разлагающем влиянии на товарищеские отношения… стремления отдельных кадет к роскошеству». Ежемесячные отчёты офицеров-воспитателей за всё время существования учебного заведения изобилуют сведениями о наложении взысканий на воспитанников, проносивших в корпус лакомства и пытавшихся «усовершенствовать» форменную одежду.
Конечно, сотрудники всех корпусов, включая Псковский, не только противодействовали проявлению между воспитанниками розни, но и активно проповедовали идеалы товарищества, дружбы, взаимопомощи. Сведения об отношениях между воспитанниками и степени их сплочённости в обязательном порядке заносились в отчёты офицеров-воспитателей и аттестаты отдельных кадет. Судя по этим документам, а также по мемуарам, педагогам, как правило, удавалось добиться поставленной цели. Так, воспитанник Орловского корпуса Г. Месняев отмечал в автобиографической статье о кадетских корпусах: «Кадетская спайка всегда основывалась на чувстве абсолютного равенства между кадетами, сын армейского капитана и сын начальника дивизии, кадет, носящий громкую историческую фамилию и носящий самую ординарную, богатый и бедный, русский, грузин, черкес, армянин или болгарин, все в стенах корпуса чувствовали себя абсолютно равными». Ему вторит и воспитанник Псковского корпуса Б. Ждан-Пушкин в своей статье «Обаяние мундира»: «Я тоже ношу такой же мундир… я тоже принадлежу к той же тесной братской семье, мы все вместе, мы все заодно».
При этом, однако, представления о товариществе, распространённые среди воспитанников, во многом отличались от тех, что имелись у их наставников. Например, сплочённость кадет совсем не исключала такого свойственного всем корпусам явления, как неравноправное положение кадет разного возраста, некоторое угнетение старшими младших, которое на кадетском жаргоне называлось "цук". Сами кадеты в большинстве случаев возводили цук в ранг традиции и считали его неотъемлемой частью корпусной жизни, что осложняло борьбу с ним. Офицер-воспитатель 1-го корпуса С. Мельницкий (кстати, уроженец Псковской земли) писал по этому поводу: «Бороться с традициями очень трудно: они нравятся кадетам, и последние считают каким-то преступлением отказываться и не следовать традициям, горячо всегда отстаивая их». Воспитанник Псковского корпуса А. Булгаков тоже подчёркивал это обстоятельство в мемуарах: «Кадеты цук понимали и оправдывали, почему протестов или жалоб никогда не бывало».
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:07 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Справедливости ради следует заметить, что многие военные педагоги, служившие в кадетских корпусах, смотрели на цук сквозь пальцы, а иногда даже находили в нём положительный элемент, считая, что он способствует развитию у будущих офицеров сознания субординации и закаляет характер. Выпускник Нижегородского кадетского корпуса А. Спиридович писал: «Начальство знало об этих наших обычаях, но не вмешивалось в них. Они регулировали нашу общественную жизнь, служили хорошей цели, хотя иногда бывали и грубы».
В тех, однако, случаях, когда цук полностью выходил из-под контроля педагогов, он мог принимать прямо-таки криминальные формы. Именно такая ситуация, к несчастью, сложилась в 1901 г. в Псковском корпусе. Заведением в то время руководил пожилой и безынициативный генерал И. А. Боголюбов. Пользуясь общим ослаблением контроля, несколько второгодников из 3-го класса и четырёхклассников сколотили нечто вроде банды. Вначале они, как свидетельствует протокол заседания Педагогического комитета, ограничивались тем, что отнимали у младших воспитанников наиболее вкусные кушанья. Затем, не встретив отпора ни со стороны сверстников, ни со стороны педагогов, «цукатели» стали притязать на большее, чем котлеты и булочки из корпусного обеда. Они принялись отбирать у малышей их личные вещи, били и жестоко разыгрывали тех, кто был послабее. Один из наиболее рьяных «мучителей», кадет 3-го класса С. Меньковский, даже заставлял младшеклассников красть для него понравившиеся вещи у других воспитанников. Он также приказал кадету 2-го класса И. Флёрову похитить у офицера-воспитателя К. М. Лялина коллекцию серебряных монет.
Постепенно поборы сменились издевательствами самого изощрённого свойства. «Цукатели» заставляли для собственной потехи младших воспитанников плясать, выполнять строевые упражнения, отвечать на циничные вопросы и даже драться друг с другом (это называлось «гладиаторский бой»). Особенно жестоким издевательствам подвергались кадеты, отличавшиеся религиозностью.
В конце концов дело дошло до того, что наиболее ревностные поборники цука (кадеты С. Меньковский, Б. Зюков и В. Терехов) стали проводить циничные осмотры обнажённых малышей («шванц-парады») и было даже несколько случаев содомии.
Наконец доведённые до отчаяния воспитанники пожаловались воспитателям, и началось разбирательство. Произошедшее даже стало известно великому князю Константину Константиновичу, который в то время занимал пост главного начальника военно-учебных заведений. По решению Педагогического комитета зачинщики преступлений (Б. Зюков, В. Терехов, С. Меньковский, Е. Кликович, А. Стоцкий) были исключены из корпуса на попечение родителей. Директор И. А. Боголюбов, по настоянию великого князя, оставил должность.
Педагогический комитет не ограничился наказанием непосредственных виновников и посвятил ряд заседаний выяснению причин происшедшего. Мать одного из исключённых кадет, сельская учительница Л. В. Меньковская, в своём письме в корпус не без основания возлагала часть вины за случившееся на воспитателей. «Что же наблюдали дежурные воспитатели, которым поручено воспитание детей? — восклицала она. — Неужели они не ведали, ночуя в одной комнате, о пьянстве, карточной игре, ещё худших вещах? Может быть, я не имею право писать всё это, но невольно вырывались эти слова из наболевшего сердца, за судьбу дорогих ему детей, на которых воспитатели не обращают ровно никакого внимания, если мальчик живёт, не нарушая тишины и порядка, внутренний мир детей им закрыт… но вот, если случится что-нибудь, нарушающее обычное спокойствие воспитателей, тогда они являются строгими, неумолимыми судьями и карателями неразумных детей за свои вины».
Хотя сын самой Меньковской едва ли подходил под определение «неразумного ребёнка», в письме было немало правды. Педагогический комитет признавал, что цук явился следствием как ложно понятого товарищества, так и превращения дисциплины, в практике отдельных педагогов, в чисто внешнее, формальное требование. Именно о таком развитии событий предупреждал журнал «Педагогический сборник»: «Если воспитатель игнорирует или не замечает внутренней жизни отделения, то правление «силача» сделается тираническим. С одной стороны произвол, поборы, издевательство, с другой детская злоба, негодование, сознание несправедливости, скрытность, угодливость или заискивание».
Возмущённый Константин Константинович записал в своём дневнике: «Это ли не хуже всякого пресловутого массового беспорядка, которого так было принято бояться перед моим вступлением в должность. Это ли не гаже беспорядка, происшедшего в марте или феврале в Александровском училище»
Требование глубже вникать во внутреннюю жизнь детского коллектива с особенной настоятельностью стало высказываться после того, как пост Главного начальника военно-учебных заведений в 1900 г. занял великий князь Константин Константинович. Талантливый драматург и поэт, писавший под псевдонимом «К. Р.», он искренне интересовался педагогикой, глубоко и серьёзно относился к своим обязанностям, всегда старался действовать гуманно, с уважением к личности ребёнка. При знакомстве с дневниками Константина Константиновича поражает тот факт, что великий князь помнил в лицо и по именам многие сотни кадет, с которыми встречался во время поездок по заведениям. Даже по прошествии нескольких лет, когда воспитанники были уже взрослыми офицерами, он с лёгкостью называл их детские прозвища, вспоминал какие-то обстоятельства давних встреч. Обучавшийся в Полтавском кадетском корпусе М. Шереметев так вспоминал о великом князе: «Его характерной особенностью было то, что он из всего умел создать интерес, и разговор возле него не умолкал. В этом его внимании к каждому из своих собеседников, как бы таковой ни был мал, заключалась значительная доля его обаятельности. Президент Академии Наук, он с полным вниманием мог вести разговор о резиновых мячах, о свойстве рогатки, о лучшем способе плавания и т. д.».
Дочь великого князя Вера Константиновна с гордостью замечала в своих мемуарах: «Все знают, как искренно любил он своих питомцев, как близко входил в их радости и горести… Можно было бы составить целый том кадетских воспоминаний об отце моём». В таком томе немалое место заняли бы и мемуары псковских кадет, которые очень любили великого князя, даже благоговели перед ним. Характерно также, что, при всей своей мягкости, Константин Константинович остался глух ко всем просьбам Боголюбова об оставлении на должности: интересы детей стояли для него выше интересов нерадивого генерала.
Многие военные педагоги начала XX в. предлагали пути того, как можно трансформировать цук и поставить его на службу воспитанию. В различных корпусах существовала, например, практика назначения лучших кадет старшего возраста в роты к младшим. При посещении Псковского корпуса в 1902 г. Константин Константинович отметил в своём дневнике: «…с начала учебного года в 3-ю роту были назначены кадеты 7-го классаТимашев, Баханов, Витковский и Герман. Последнего я видел в кадетском лагере, где ему поручили маленьких, прозвавших его дядей Германом. Герман и фамилия его и имя».
В Псковском кадетском корпусе для руководства младшими кадетами назначали учеников не только 7-го, но даже 5-го класса. Это вызвало недовольство Константина Константиновича, писавшего в дневнике: «Не только в V, но даже в VI классе кадеты, по-моему, не дозрели до руководства младшими». Тем не менее в целом предпринятые Педагогическим комитетом Псковского корпуса меры но сплочению воспитанников разного возраста имели успех, что и отметил Константин Константинович во время посещения заведения в 1907 г.
Окончивший Псковский корпус в 1913 г. А. В. Булгаков вспоминал: «Лёгкий цук существовал только во 2-й роте и был вполне осмысленным, так как приучал кадет к вежливости по отношению к старшим. Если какой-либо кадет позволял себе известную вольность или запанибратство по отношению к старшему его по возрасту, то после обеда, с разрешения дежурного офицера (курсив мой. — А. М.), кадет V класса играл на корнете сбор… тогда дежурный по роте вызывал провинившегося в «музыкалку», и, отрапортовав о своём прибытии, виновный выслушивал обвинительный акт, после чего подвергался в зависимости от проступка соответствующему взысканию». Описанный ритуал напоминает товарищеский суд и явно не имеет ничего общего с теми дикими проявлениями цука, что были в 1901 г.
Следует ещё раз подчеркнуть, что военные педагоги, отдавая много сил трансформации цука и его использованию в воспитательных целях, почти никогда не выступали за полное искоренение подобных традиций. Это было связано не только с тем, что цук, по мнению многих наставников, способствовал развитию воинского чинопочитания, но и с тем, что он не без основания считался неотъемлемой чертой интерната вообще. Предложения отказаться от интернатной системы воспитания или хотя бы увеличить численность приходящих учеников, исходившие в основном от гражданских педагогов либеральной ориентации, большинство служивших в военной школе специалистов решительно отвергало. Свою позицию они подкрепляли как доводами экономического характера (важной целью кадетских корпусов было избавить малообеспеченных офицеров от забот, связанных с воспитанием детей), так и педагогическими резонами. «Только живя в интернате, — отмечалось в одной из статей, помещённых в «Педагогическом сборнике», — живя общей жизнью с себе подобными, человек понимает и чувствует, что идеи правды, добра, справедливости и чувства взаимоуважения, уступчивости, благодушия и любви не есть что-то отвлечённое, о чём ему болтают на уроках русского языка и истории».(М-й Н. К вопросу о задачах наших кадетских корпусов // Педагогический сборник. 1906. № 3. С. 262.)
Противопоставление гимназиста (реже — реалиста), воспитанного в сибаритской семейной обстановке, подверженного влиянию «вредных» идей и вследствие этого тщеславного, эгоистичного, прямодушному и честному кадету весьма характерно как для трудов некоторых военных педагогов, так и для мемуаров воспитанников корпусов. Кадет Псковского корпуса, укрывшийся за инициалами Н. Ф., в автобиографическом романе «Лишённые юности», характеризуя одного из наиболее отталкивающих героев, чекиста Алексея, подчёркивает, что он учился в гимназии и никогда ни в чём не нуждался. «Богатые родители Алексея, — поясняет автор, — от скуки и безделья бесились с жиру. Лазили по праздникам в народ, воображали, что от пикников в деревне народ примет их за своих. Подчёркнуто хамили в отношении религии, плевали на своё отечество… и рос Алёша у этих «передовых» родителей однобоко развитым существом, цивилизован до предела, культурности ни на грош».
Важнейшим проявлением товарищества в сознании большинства кадет была взаимопомощь. Она включала, однако, и поступки весьма предосудительные с педагогической точки зрения: сокрытие проступков товарищей, подсказывание, списывание. Два последних нарушения, судя по печатавшимся в «Педагогическом сборнике» материалам, были очень распространены во всех корпусах. Так, автор статьи «Обман в школе» писал в 1907 г.: «Существовало своеобразное арго для выражения одной идеи надувания: «скатать», «сдуть», «сошпаргалить» — значило списать. Ввиду того, что обманывание не считалось позорным, а было наоборот своего рода молодчество, ибо требовало немалого риска (могли «скатать» балл с поведения), а также смышлёности… лучшим надувателями являлись не бездарности».
Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса за 1886—1891 годы, служившие в заведении преподаватели и воспитатели главную опасность списывания и подсказывания видели в том, что они являлись обманом и поэтому способствовали развитию у детей «дурных сторон характера». Этот взгляд даже нашёл отражение в «Инструкции для кадет Псковского кадетского корпуса»: «Подсказы приносят только вред общему делу учения, давая повод малоприлежным небрежно заниматься в надежде на незаконную постороннюю помощь, кроме того, они приучают ко лжи и обману, весьма крупному пороку, зарождающемуся из малого». Раскрывая положение о необходимости воспитывать у кадет правдивость, «Инструкция» также подчёркивала: «Лжец — ненадёжный человек! Им нигде не дорожат, а в особенности в военной службе».
Вообще, как видно из отчётов офицеров-воспитателей, ложь в любом её проявлении наказывалась очень строго. За один и тот же проступок чистосердечно сознавшийся получал более лёгкое взыскание, чем лгавший. Эта практика полностью согласуется с мнением, высказанным офицером-воспитателем одного из столичных корпусов на страницах «Педагогического сборника»: «Шалун, беспокойный, дерзкий мальчик должен рекомендоваться воспитателями выше, чем послушный, почтительный, но лгун».
Широко распространённым среди воспитанников всех кадетских корпусов проявлением товарищества было сокрытие проступков друг друга. Даже в том случае, если какой-либо кадет наносил товарищу обиду, жаловаться воспитателю считалось позорным. «Ябеды и доносчики, — писал в своей статье «Что такое кадетские корпуса?» Г. Гуторович, — наказывались строго самими кадетами: провинившихся сажали на красное положение, т. е. никто с ними не разговаривал». Судя по документам Псковского кадетского корпуса, «фискалов», как сами дети называли доносчиков, могло ожидать и более суровое наказание, чем бойкот, — в виде побоев, причём довольно жестоких. О возможности такой расправы свидетельствуют и мемуары А. Спиридовича, обучавшегося в Нижегородском кадетском корпусе.
Доносительство не поощрялось и большинством служивших в корпусах педагогов. Это даже нашло отражение в «Инструкции по воспитательной части» 1886 г., где имелся пункт, гласивший: «Отнюдь не следует вызывать явные, а тем более тайные, показания товарищей друг на друга». Подобная щепетильность, конечно, способствовала воспитанию у кадет честности и порядочности, но она же затрудняла поиск виновных, в особенности при разборе коллективных проступков. Вопрос о том, как действовать педагогу, если зачинщик группового нарушения дисциплины отказывается сознаться добровольно, не сходил со страниц педагогической литературы на протяжении всего существования кадетских корпусов. Наказывать всех воспитанников, «не разбирая правого и виноватого», считалось непедагогичным, так как, во-первых, «порождало озлобленность в душах кадет», а во-вторых, значительно снижало авторитет воспитателя, превращая его в «безжалостного карателя». В «Инструкции по воспитательной части» отмечалось: «Особенно неблагоприятными в педагогическом смысле последствиями обычно сопровождается наложение огульных взысканий на целые группы». Наказание целого класса или отделения могло быть наложено в корпусах только с санкции директора. Но педагог не мог и вовсе отказаться от поиска виновного. «Раз другой не открыв виновного, — писал «Педагогический сборник», — воспитатель рискует и на будущее время оставлять без должных мер воздействия массовые проступки».
Весьма интересным примером того, какие пути изыскивали педагоги для борьбы с массовыми проступками, служит протокол заседания Педагогического комитета Псковского корпуса от 7—9 декабря 1888 г. На нём рассматривались действия кадет 3-го класса, отказавшихся повиноваться ротному командиру Л. В. Грену, а после начала разбирательства упорно не выдававших зачинщиков. Один из членов Педагогического комитета, А. А. Таннер, в своём выступлении отметил: «Случай, когда двое или трое главных виновных остаются не разысканными, является для воспитательного заведения величайшим злом: воспитанники весьма легко могут проникнуться тем убеждением, что в жизни главные виновные могут быть и не разысканы, а потому могут пользоваться всеми благами жизни. Отсюда прямой вывод: делай, что угодно, умей хорошенько прятать концы и затем наслаждайся жизнью…».
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:07 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| В качестве способа дознания А. А. Таннер предложил применить перекрёстный допрос. Его поддержал преподаватель математики П. Ф. Рожанский, который считал также необходимым «объявить кадетам, что сами товарищи должны подействовать на виновных с целью заставить их сознаться». Однако ротный командир М. К. Гейштор возразил на это, что подобная мера может вызвать насилие одних воспитанников над другими. Он также выступил и против перекрёстных допросов. «Перекрёстные допросы, —говорил педагог, — напоминают розыск, правда, весьма необходимый в государстве, но только не в школе. Государство не задаётся такими широкими целями при раскрытии виновных в преступлении, какие обязана преследовать школа: школа прежде всего воспитывает, и в этом отношении она идёт впереди государства и является основанием его прогресса, следовательно, и все приёмы, употреблённые в учебно-воспитательном заведении, должны быть весьма обдуманы и очищены от всего, мало-мальски соприкасающегося с чем-то противоречащим прямому, открытому пути. А кто же будет спорить, что розыск далеко не прямой путь».
В итоге Педагогический комитет принял решение отказаться от перекрёстных допросов. При этом многие педагоги в своих выступлениях подчёркивали, что следует поставить воспитательную работу таким образом, чтобы кадеты не просто воздерживались от дурных поступков, но и не позволяли совершать их своим товарищам. Сходное требование содержалось в «Инструкции для кадет Псковского кадетского корпуса»: «Кадеты должны понять, что истинное товарищество состоит не в том, что бы содействовать чему-нибудь дурному, а, напротив, в том, что бы помочь друг другу во всём добром и полезном и предостеречь товарищей от всего дурного».
Наряду с воспитанием интереса к военной службе и чувства товарищества большое внимание уделялось развитию у кадет исполнительности и дисциплинированности. Так, «Инструкция для кадет Псковского кадетского корпуса» содержала следующее указание: «Кадеты обязаны как высшим, так и непосредственным своим начальникам безусловным повиновением и должным уважением, исполняя точно и беспрекословно все их приказания». Развитие умения повиноваться было в корпусной педагогике одновременно и целью воспитания (как качество, необходимое военному человеку), так и важнейшим условием формирования всех остальных черт характера.
«Инструкция по воспитательной части» гласила: «Сущность воспитательного дела требует, чтобы воспитанник, не могущий ещё иметь верного мерила для разумного самоопределения, подчинил свою волю воле воспитателя». Некоторые педагоги, в особенности гражданские, критиковали данное положение и полагали, что царившая в кадетских корпусах строгая дисциплина вырабатывает в кадетах пассивность или, говоря словами современника, «привычку к помочам». На эти обвинения военные педагоги отвечали со страниц «Педагогического сборника», что дисциплина должна носить осознанный характер и совсем не тождественна слепому повиновению. «Инструкция по воспитательной части» даже требовала развития у кадет разумной инициативности, решительности. Видный педагог Е. Семашкевич писал: «Даже в военном деле принцип безусловного повиновения не только не исключает самодеятельности, а напротив, требует её в известных границах».
Обвинения кадетских корпусов в подавлении воли воспитанников стали особенно частыми после неудачной для России войны с Японией. Одним из наиболее последовательных их критиков являлся уроженец Псковской земли, видный публицист Михаил Осипович Меньшиков. В 1910 г. в газете «Новое Время» появилась его статья «Недовольство в армии», в которой кадеты презрительно именовались «телятами и ягнятами». Автор требовал сократить учебную программу и за счёт этого создать в корпусах «военную обстановку»: «…изо дня в день поход, лагерь, строй, осады, битвы, караулы, разведки, военные учения». Меньшикову ответил, через «Педагогический сборник», военный историк и педагог В. И. Греков. Он убедительно доказывал, что последовательное и точное исполнение «Инструкции по воспитательной части» вполне способно обеспечить формирование у воспитанников как необходимой офицеру исполнительности, так и разумной инициативности, решительности, мужества. Полагаться же в этом отношении только на военные игры — значит «смотреть на военное дело с игрушечной точки зрения».
На практике вырабатывать в кадетах осознанное отношение к дисциплине или же требовать чисто внешнего повиновения — зависело от личных качеств воспитателя и руководителей военно-учебного ведомства. Так, великий князь Константин Константинович являлся убеждённым противником мелочной регламентации. В своём приказе от 14февраля 1901 года он решительно заявлял:« Именно такому режиму повальных запрещений я приписываю характерные проступки уклонения от требований в старших классах». Отдельные директора Псковского корпуса демонстрировали очень разные подходы к проблеме. Руководивший заведением с 1883 по 1891 гг. А. С. Курбатов неоднократно подчёркивал в своих выступлениях на заседаниях Педагогического комитета, что в основу воспитания следует класть не наказание, а «наблюдение и самое тщательное за действиями воспитанников». Директор убеждал педагогов «по возможности больше действовать на сердца воспитанников, смягчая их и развивая в них добрые чувства и нравственные стремления». Протоколы заседаний комитета под председательством Курбатова свидетельствуют, что проступки кадет разбирались очень тщательно, выявлялись их глубинные причины.
Преемник Курбатова А. И. Боголюбов подходил к делу более формально. Желая укрепить дисциплину, он постоянно требовал в своих приказах строго взыскивать с виновных. Более редкими стали в корпусе экскурсии и театральные представления, мешавшие, по мнению нового директора, учёбе детей. Но принятые меры не укрепили порядка. Напротив, подмена анализа причин каждого проступка взысканиями по всякому поводу привела к ситуации, которая в одной из статей на страницах «Педагогического сборника» определялась как «антогонизм между воспитателями и воспитанниками, неустанная война, переходившая в непримиримую вражду».
Возглавлявший заведение в 1902—1905 гг. В. А. Шильдер и в особенности его преемник В. П. Родионов имели педагогические взгляды, сходные со взглядами Константина Константиновича. В своих выступлениях перед подчинёнными Шильдер неоднократно подчёркивал важность установления между педагогами и питомцами «отношений взаимного доверия и уважения». По инициативе Родионова в корпусе часто организовывались походы, экскурсии, военные игры и другие мероприятия, способствовавшие развитию у кадет инициативности, сплачивавшие кадет разного возраста и педагогов.
Обучавшийся в корпусе с 1906 по 1913 гг. М. А. Зайцев вспоминал в своих мемуарах: «Поход проделывался пешим порядком со скатками, винтовками и прочим. Ночевали обыкновенно в палатках с распорядком, взятым из уставов армии… Каждая прогулка крепче нас сплачивала и невольно приближала одного к другому». В собрании приказов директора корпуса за 1906 г. имеется план экскурсии кадет старшей роты в пригородный монастырь. Он включал в себя, помимо собственно посещения обители, ознакомление с кожевенным заводом помещика Лавриновского, разбивку лагеря и даже ночную ловлю раков на реке Черёхе. Воспитатель В. И. Обух (служил в корпусе с 1906 по 1917 гг.) регулярно проводил с воспитанниками походы на весельных лодках по рекам Псковского уезда. Все эти мероприятия не только способствовали физическому развитию кадет, но и требовали от них активных самостоятельных действий.
Согласно требованиям «Инструкции по воспитательной части», формируя у кадет те или иные качества характера, педагоги должны были учитывать те трудности, с которыми их воспитанники могли столкнуться во взрослой жизни. Быт большинства армейских офицеров на рубеже XIX—XX веков был непростым: маленькое жалование, обстановка уездных городков, в которых нередко квартировали части, и т. д. Это предъявляло к педагогической системе корпусов особые требования. Воспитателям надлежало приучать кадета к «…деятельной заботливости о самом себе, к воздержанности и довольству своим положением и строгой расчётливости в пользовании материальными средствами».
Жизнь в корпусе носила аскетический характер, и список разрешённых развлечений был весьма ограниченным. Согласно Циркуляру Главного управления военно-учебных заведений от 8 февраля 1885 г. и составленному на его основе параграфу «Инструкции для кадет Псковского кадетского корпуса» учащиеся могли посещать театры, цирки, концерты только в сопровождении педагога, а во время отпусков — старших родственников. Безусловно запрещалось кадетам посещение читален, судебных заседаний, трактиров, ресторанов, клубов, общественных бань, гостиниц и меблированных комнат, публичных гуляний, где установлена плата за вход, маскарадов, публичных танцевальных вечеров, винных погребов, питейных домов.
Говоря об организации досуга воспитанников в стенах корпуса, «Инструкция по воспитательной части» требовала ограничиться «скромными развлечениями, смягчающими и облагораживающими нравы». К таковым относились: чтение специально подобранной литературы, концерты и спектакли, организованные самими кадетами, танцевальные вечера. Последние, впрочем, вызывали у педагогов большое сомнение. Весной 1893 г. в Петербурге состоялось заседание Педагогического комитета Главного управления военно-учебных заведений, участники которого говорили о вреде танцевальных вечеров, когда кадеты «танцуют, гуляют и с глазу на глаз беседуют с незнакомыми молодыми женщинами… наряженными в модные бальные костюмы, не всегда отличающиеся должной скромностью». Решением комитета проведение балов и танцевальных вечеров в корпусах было запрещено. Часть военных педагогов сочла такую меру слишком строгой. В адрес Главного управления поступил ряд писем с просьбой отменить запрет, что и было сделано в 1898 г.
Мемуары выпускника Псковского корпуса А. Булгакова содержат яркую картину корпусного бала. «Три раза в году, — пишет он, — на масленицу, 14 ноября и 16 декабря, бывали балы, привлекавшие массу гостей… Помещения 1-й и 2-й рот превращались в артистически убранные танцевальные залы, каждый со своим оркестром от стоявших в Пскове полков, классы же превращались в гостиные разных эпох и стилей, в зимние сады со множеством зелени и уютных прохладных уголков, где так хорошо и приятно было отдохнуть, а то и поухаживать. В спальнях устраивались буфеты с изобилием разных бутербродов, пирожных, фруктов и прохладительных напитков. В дни балов квартиры воспитателей опустошались, мебель их перетаскивалась в здание корпуса для украшений гостиных».
Наряду с привычкой к воздержанности педагоги всемерно воспитывали у кадет трудолюбие. В первую очередь под трудом подразумевалась, конечно, учёба. Но, кроме того, дети должны были держать в порядке свои вещи, самостоятельно чистить и иногда ремонтировать обмундирование. Во всех кадетских корпусах имелись также столярные и переплётные мастерские, в которых кадеты обучались ремёслам.
Псковский кадетский корпус прославился своей гравировальной мастерской. Литографии, выполненные кадетом А. Городецким (5-й класс), в 1885 г. заслужили высокую оценку Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция по воспитательной части» также считала весьма полезным привлечение кадет к работе в саду, разбивке клумб и газонов. При этом подчёркивалось, что воспитание трудолюбия должно быть свободно от «развития в юношах меркантильного направления». «Инструкция» строго запрещала продавать изделия кадетских мастерских и даже выставлять на их благотворительные аукционы.
Большое значение придавалось формированию у воспитанников благородного отношения к женщине. Любимицами псковских кадет были ученицы Мариинской женской гимназии, которая располагалась как раз напротив корпуса. М. А. Зайцев, будучи уже взрослым человеком, в далёкой эмиграции, вспоминал о переживаниях юности: «Редко посаженные вдоль ажурной решётки плаца деревья и кусты боярышника позволяли видеть улицу. Выходящие из широких дверей женской гимназии… гимназистки привлекали наше внимание. Одна из них особенно заинтересовала меня лёгкостью и грациозностью движений… Часы вечерних занятий, свободное время, всё было занято мыслями о виденной днём незнакомке… О милая юность, как немного надо, чтобы сильнее забилось твоё сердце». Вообще воспоминания кадет о гимназистках носят подчёркнуто романтический, светлый характер.
При этом во всех корпусах педагоги тщательно следили, чтобы кадеты соблюдали «установленные людьми чести границы». Характеризуя одного из воспитанников, А. Винтера, переходившего из Псковского корпуса в Александровский, офицер-воспитатель отметил: «Отличительной чертою… его характера может служить сильная влюбчивость». Встревоженная администрация Александровского корпуса немедленно обратилась с требованием разъяснить, на каких фактах основывается такой отзыв. В ответном письме сообщалось, что офицером-воспитателем было случайно обнаружен черновик письма Винтера к некой Любочке, «из которого очевидно, что она уже не первая его любовь». К этому сообщению прилагалось и письмо кадета, «преступные» фразы в котором директор лично подчеркнул красным карандашом.
Такая щепетильность, однако, была присуща только по отношению к женщинам «своего» круга. Парадоксально, но администрация большинства корпусов смотрела сквозь пальцы на встречи кадет старшего возраста со жрицами любви. Воспитанник Нижегородского корпуса А. Спиридович вспоминал, как он и его товарищи ходили в «некоторое учреждение», где «барышни были молодые, весёлые, брали пустяки…».
Не слишком строго карались подобные проступки и в Псковском корпусе. В отчёте офицера-воспитателя за 1884— 1885 учебный год сообщается, что кадет 5-го класса А. Фабрициус «в отпуску на сырной неделе в компании со сверстником (воспитанником классической гимназии. —A.M.) посетил Торговые ряды, где имел сношение с публичной женщиной». За этот проступок кадет был лишён нескольких очередных отпусков в город. Для сравнения можно отметить, что точно так же были наказаны одноклассники Фабрициуса — А. Крыгин, который, желая спасти курившего товарища, спрятал у себя его портсигар, и В. Андреянов, виновный лишь в том, что, «будучи в отпуску, на прогулке, остановил и обнял проходившую горничную». За дерзкий ответ офицеру-воспитателю наказывали гораздо строже.
Встречаются в отчётах офицеров-воспитателей и протоколах заседаний Педагогического комитета корпуса и сведения о кадетах, замеченных в хранении литературы «цинического содержания», порнографических картинок и фотографий. Борьба с нарушениями нравственности не ограничивалась, однако, одними лишь преследованиями и изобличениями. В начале XX в. в Псковском корпусе стали регулярно проводиться беседы «нравственного» содержания. В «Периодических отчётах офицеров-воспитателей» за 1907—1908 учебный год есть упоминание о разборе с кадетами 7-го класса статьи «О половой жизни»166. Это свидетельствует о том, что к этому времени было преодолено негативное отношение к просвещению юношей в интимной сфере, характерное для 1880—90-х годов. Сходные выводы позволяют сделать документы Орловского и Полоцкого корпусов.
«Инструкция по воспитательной части» рекомендовала служившим в корпусах педагогам содействовать «возможному развитию в воспитанниках… любви и вкуса к прекрасному и возвышенному в природе и искусстве». Большую роль в выполнении этой задачи играли проводившиеся во всех корпусах занятия музыкой, танцами, рисованием. Цели эстетического воспитания служили также регулярно проводившиеся экскурсии. Уже упоминавшийся М. Зайцев вспоминал: «Так называемые «дальние» воскресные прогулки знакомили нас с сельским хозяйством и жизнью крестьян. Знакомили с прекрасным зодчеством русских православных церквей Псково-Новгородского и более северного стилей, а также с иконописью. Они вызывали много хороших чувств, связанных с прочитанными книгами исторического характера».
Все направления воспитательной работы в кадетских корпусах (формирование стремления к военной службе, товарищества, дисциплинированности, инициативности и т. д.) были подчинены основополагающему принципу, который может быть выражен известной формулой «За Веру, Царя и Отечество». Раскрывая основную задачу кадетских корпусов, генерал-лейтенант А. Д. Бутовский на 1-м съезде офицеров-воспитателей подчёркивал: «Мы должны готовить для нашей армии молодых людей… заботливо воспитанных в религиозно-нравственном отношении, с прочно установившимся чувством беззаветной верности монарху и любви к Родине».
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:08 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| «Инструкция по воспитательной части» придавала основополагающий характер для формирования личности будущего офицера именно религиозным принципам и гласила: «Всё, чем человек может и должен быть, выражено вполне в Божественном учении, и воспитателю остаётся только прежде всего и в основу всего заложить вечные истины христианства». Значение религиозного воспитания подчёркивалось тем особым положением, которое занимал среди учебных дисциплин Закон Божий, являясь в первую очередь не суммой знаний, но воспитательным предметом.
Большинство воспитанников Псковского кадетского корпуса исповедовало православие, хотя были также лютеране и католики. Из представителей иных исповеданий за всю историю заведения обучалось лишь несколько мусульман и армяно-григориан. Весьма интересный факт приводится в дневниках Константина Константиновича. Рассказывая о посещении корпуса в 1901 г., он упоминает среди псковских кадет «магометанина Туган-Барановского, которому летом послал Новый Завет и Коран». При этом великий князь признаётся, что «не решился спросить, что из двух ему больше понравилось» . Во время своего следующего визита в Псков, в ноябре 1902 г., Константин Константинович записал в дневнике: «В одном из классов сидел подле Туган-Барановского (Тугашки), который в марте месяце из мусульман добровольно крестился в православную веру». Этот эпизод демонстрирует, как без насилия над личностью был подготовлен переход мальчика в православие. Не последнюю роль здесь сыграло, конечно, и то уважение, которое питало большинство кадет к великому князю. Впрочем, для мальчиков, сохранявших «отеческую» веру, в Псковский корпус регулярно приглашали ксендза и лютеранского пастора.
Важность патриотического воспитания неоднократно подчёркивалась и «Инструкцией по воспитательной части», и «Инструкцией для кадет Псковского кадетского корпуса». Одновременно многие педагоги подчёркивали в своих статьях, что ни в коем случае нельзя допускать конфликтов между учениками разных национальностей и вероисповеданий. Офицер-воспитатель Псковского корпуса В. А. Бычковский на заседании Педагогического комитета 10 сентября 1902 г. подчёркивал, что на уроках истории и географии «совершенно не должно быть… грубых насмешек над иными обычаями».
Многими наставниками патриотическое воспитание расценивалось также, как мера, способная противодействовать формированию у кадет нежелательных идей. В наиболее определённой форме эту мысль сформулировал великий князь Константин Константинович. В конце 1906 г. он посетил Симбирский кадетский корпус и остался недоволен преждевременным ознакомлением кадет с некоторыми книгами (произведениями Ницше и Ренана). « Как ни привлекательно, — писал он, — стремление к всестороннему развитию кадет, нельзя не высказать опасения, как бы поверхностное ознакомление их с приведёнными вопросами не привело к отрицательным следствиям, если в основу этого развития не положено глубокого религиозного чувства и исторической закваски. Мало знать родную литературу и отечественную историю: надо их прочувствовать, проникнуться ими, полюбить их и — тогда с Богом! Пусть наши юноши смело открывают книги по своему выбору. Чуждое природе наших кадет к ним не пристанет. Их духовный и умственный строй отвергнет навязанные с Запада крайние учения».
В «Инструкции для преподавания отдельных предметов», утверждённой в феврале 1915 г., содержалось обращенное к законоучителям требование показывать во время занятий «красоту, величие, истину Восточного Православия в сравнении с западными вероучениями». Интересно отметить, что в более ранних редакциях «Инструкции» (1889 и 1898 гг.) такое требование отсутствует. Возможно, его появление связано с шедшей тогда Первой мировой войной. Однако и в этом случае подчёркивалось, что «обозрение западных вероисповеданий должно быть чуждо полемического характера и особенно полемического задора»
Педагоги Псковского корпуса очень активно использовали для патриотического воспитания местный материал. Как уже говорилось, с кадетами часто проводились экскурсии, посвященные историческим памятниками Псковской земли, и соответствующие беседы. Этому в немалой степени способствовало то, что служивший с 1881 по 1901 гг. Ф. А. Ушаков являлся активным членом Псковского археологического общества.
Патриотическое воспитание и в Псковском, и в других кадетских корпусах не ограничивалось одними лишь беседами, экскурсиями и т. д., а пронизывало все направления педагогической работы, всю повседневную жизнь воспитанников. Это проявлялось в преобладании в учебных программах по словесности, истории и географии отечественного материала, подборе книг для корпусной библиотеки, спектаклей для кадетских вечеров и т. д. Неслучайно воспитанник Полтавского кадетского корпуса П. Волошин отмечал в своих мемуарах: «Мальчик, поступивший в корпус, сразу окунался в атмосферу великодержавности нашей России». Слова эти в полной мере могут быть применены и к Псковскому корпусу.
Вполне естественно, что в кадетских корпусах, призванных готовить юношей к службе в «офицерском звании», основной задачей являлось воспитание в духе преданности монархии. Именно так трактовалась сама цель этих учебных заведений в «Положении Военного Совета» 1886 г. и «Инструкции по воспитательной части», в многочисленных циркулярах Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция по воспитательной части для кадет Псковского кадетского корпуса» гласила: «Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твёрдый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству».
Деятельность педагогов по воспитанию у кадет монархических убеждений во многом облегчалась тем, что большинство воспитанников были выходцами из офицерской, дворянской среды. Однако служившие в корпусах воспитатели стремились не только укрепить в своих питомцах взгляды, «соответствующие принципам государственного устройства», но и оградить их от «разрушающего влияния вредных идей». Один из параграфов «Инструкции по воспитательной части» гласил: «…каждый воспитанник, хотя бы с отличием преуспевающий во всех других отношениях, но подпавший влиянию атеистической и анархической пропаганды, неминуемо готовит себе верную гибель, родителям своим безысходное горе и всем своим наставникам тяжкую ответственность перед совестью и законом». Требование неукоснительно руководствоваться данным положением содержится в речи директора Псковского кадетского корпуса А. С. Курбатова на заседании Педагогического комитета 16 мая 1888 г.
«Инструкция по воспитательной части для кадетских корпусов» уделяла большое внимание не только содержанию педагогической работы, но и методам её осуществления. «К числу общих воспитательных средств, — говорилось в одном из её параграфов, — должны быть отнесены: установление порядка в жизни воспитанников, производительное наполнение внеклассного времени, постоянный надзор над детьми и неослабное поддержание школьной дисциплины». Для «производительного наполнения внеклассного времени» в Псковском корпусе проводились уже отмеченные балы, концерты, самодеятельные спектакли.
Особое место среди форм досуга отводилось воспитательному чтению духовной, научно-популярной и художественной литературы. В «Инструкции по воспитательной части» говорилось: «Внеклассное чтение книг воспитанниками, как самостоятельное, так и с воспитателями, имеет первенствующее, после учебной работы, значение в ряду образовательных средств заведения и вообще оказывает весьма сильное влияние на развитие и направление детей и юношей в нравственном отношении». В каждом кадетском корпусе существовали главная корпусная и «малые» ротные библиотеки. Офицерам-воспитателям вменялось в обязанность регулярно читать своим подопечным книги и обсуждать с ними их содержание, для чего ежедневно выделялось определённое время.
Однако, как видно из печатавшихся в «Педагогическом сборнике» материалов, на начальном этапе существования кадетских корпусов многие педагоги не придавали «воспитательному чтению» должного значения и предпочитали использовать отведённое на него время на иные нужды (дополнительную учебную подготовку, разбор дисциплинарных проступков, подгонку обмундирования и т. п.). О том, что Псковский корпус не был здесь исключением, свидетельствует протокол заседания Педагогического комитета от 14 апреля 1887 г. На этом заседании директор А. С. Курбатов обратился к своим сотрудникам с просьбой уделять больше внимания чтению, «которое является одним из самых сильных орудий в руках воспитателя для развития в мальчиках и юношах честных, правильных и сердечных отношений ко всему, их окружающему». При этом Курбатов указал на ошибку тех воспитателей, которые, подбирая литературу, ограничивались исключительно научными статьями и заботились «больше о количестве новых познаний, чем о действии рассказа на душу и сердце воспитанника».
К началу XX в. отношение корпусных педагогов к воспитательному чтению заметно изменилось. Великий князь Константин Константинович при посещении Псковского корпуса в 1904 г. отметил, что «групповое чтение кадетами младших классов образцов русской литературы пришлось очень по сердцу детям». В ноябре 1907 г. великий князь снова побывал во Пскове и на этот раз дал высокую оценку воспитательному чтению во всех классах корпуса, подчеркнув при этом, что «воспитанники втянулись в это занятие и полюбили его».
Весьма показателен для характеристики воспитательной и учебной работы в Псковском кадетском корпусе состав книг, избранных офицерами-воспитателями для прочтения кадетам. Согласно периодическим отчётам офицеров-воспитателей за 1884—1885 учебный год во всех семи классах корпуса были прочитаны 73 произведения. Из них явный приоритет отдавался художественной литературе (64 названия). Шесть произведений могут быть отнесены к научно-популярному жанру. Среди них книга Вегенера «Эллада» и рассказы из истории средневековой Франции (читались в 4-м классе); «Историческая хрестоматия» Гуревича и «Магомет» Петрова (5-й класс); «Домашний быт русских царей» Забелина и сборник «Мученики науки» (7-й класс). Вообще большинство научно-популярных книг, читавшихся псковским кадетам, было посвящено истории, а книги по естествознанию и географии в отчётах не упоминаются вовсе. Между тем в опубликованном в феврале 1885 г. в «Педагогическом сборнике» «Каталоге книг для чтения воспитанников кадетских корпусов» естественнонаучная литература занимала видное место и насчитывала 240 названий.
Только двумя произведениями была представлена среди прочитанных воспитанниками Псковского кадетского корпуса книг духовная литература. Это «Наша Вера» Смирнова (читалась во 2-м классе) и «Русская церковь» Толстого (4-й класс). На недостаточное внимание офицеров-воспитателей к чтению с кадетами книг религиозного содержания указывал и директор корпуса А. С. Курбатов на заседании Педагогического комитета 7 апреля 1888 г.
Особое место занимали единственные мемуары, с которыми педагоги сочли нужным познакомить псковских кадет. Это были записки воспитателя Александра II генерала Карла Карловича Мердера (1787—1834), прочитанные офицером-воспитателем Ф. А. Ушаковым кадетам 7-го класса и А. С. Равичем-Щербо — кадетам 4-го класса.
Среди художественных произведений абсолютное большинство (61 название) принадлежало перу отечественных авторов. Из иностранных писателей педагоги знакомили кадет с В. Шекспиром («Кориолан» в 7-м классе и «Король Лир» в б-м классе), Ф. Шиллером («Игра судьбы» в 7-м классе и «Духовидец» — в 5 классе), Г. Лессингом («Натан Мудрый» — в б-м классе), Э. Булвер-Литтоном («Последний день Помпеи» — в б классе), Ч. Диккенсом («Малютка Тим» — в 4-м классе), Майн Ридом («Огненная Земля» — в 3-м классе), М. Твеном («Принц и нищий» — в 3-м классе), Г. Эберсом («Дочь египетского царя» — в 4-м классе), а также с древнегреческими мифами в пересказе Шталь (3-й класс).
Среди отечественных писателей предпочтение отдавалось И. С. Тургеневу, Н. В. Гоголю и А. С. Пушкину. На долю этих авторов приходилась почти четверть (23%) всех прочитанных произведений русской литературы. Особой любовью педагогов пользовался Тургенев,« Записки охотника» которого читались с 1-го по б-й класс. Заметную роль играли в кадетском чтении произведения, посвященные отечественной истории, и в первую очередь войнам. Педагоги часто читали воспитанникам романы Г. Данилевского и И. Лажечникова. Интересно, что среди произведений последнего предпочтение отдавалось не хрестоматийному «Ледяному дому», а «Басурману».
Очень продуманным представляется распределение прочитанной литературы по классам. В младшем, 1-м классе кадетам читали отрывки из детского журнала «Игрушечка», «Бежин луг» И. С. Тургенева, «Кавказского пленника» Л. Н. Толстого, «Старосветских помещиков» Н. В. Гоголя и другие произведения, направленные на развитие доброты, мягкости, терпимости. Это было очень важно во время «акклиматизации» детей после семейной жизни и их приспособления к новым условиям закрытого учебного заведения.
Во 2-м классе среди прочитанного увеличивалась доля книг, посвященных военной тематике. В 1884—1885 учебном году это были в основном произведения ныне забытого писателя Чистякова188. Так начиналось ознакомление детей с теми качествами, которые были нужны им как будущим офицерам.
В 3-м классе доминирующую роль приобретала литератуpa с напряжённым, увлекательным сюжетом, рассчитанная именно на детей переходного возраста с их тягой к романтике и приключениям. Псковским кадетам-третьеклассникам были прочитаны в это время «Антон Горемыка» Д. Григоровича, «Принц и нищий» Марка Твена, а воспитатель И. Н. Блюм решился познакомить питомцев с Майн Ридом, к которому педагоги из Главного управления военно-учебных заведений относились с некоторым предубеждением189. Именно в 3-м классе кадетам читались древнегреческие мифы, ибо именно в это время воспитанники приступали к изучению «Древней или героической Греции» в курсе истории.
Сочинения, прочитанные кадетам в 4-м классе, отличались большей серьёзностью, чем в 3-м. Правда, по-прежнему популярными оставались произведения Чистякова, но наряду с ними появляются отрывки из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского, драматическая трилогия А. К. Толстого, «Борис Годунов» А. С. Пушкина. Древнегреческие мифы сменяются «Элладой» Вегенера, а «Принц и нищий» — научно-популярными рассказами из истории Столетней войны190. Неслучайным выглядит и появление в списке прочитанных четырёхклассникам книг «Малютки Тима» Ч. Диккенса. Как видно из протоколов заседаний Педагогического комитета за 1885 г., именно кадеты 4-го класса были наиболее склонны обижать младших товарищей, и воспитатели не без основания надеялись смягчить их сердца трогательным рассказом об английском мальчике-калеке.
В 5-м классе на первый план выступала русская классическая литература. Это, вероятно, объясняется тем, что в соответствии с «Инструкцией для преподавания отдельных предметов» 1881 года в 5-м классе воспитанники начинали изучать раздел словесности, посвященный «общей теории сочинений»191. Кстати, некоторые из прочитанных кадетам в это время произведений («Полтава» А. С. Пушкина, «Норманнский обычай» В. А. Жуковского) входили в учебную программу. Большая серьёзность отличает в 5-м классе и
«военную» литературу. Кадетам, например, были прочитаны «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого, «Четыре дня» В. М. Гаршина, дающие яркую картину трудностей и даже неприглядных сторон военной жизни.
Воспитательное чтение в 6-м классе было сходно с таковым в 5-м. Правда, в списке прочитанных книг появляются произведения русских писателей XVIII—XIX веков (Д. Фонвизина, А. Грибоедова), но все они были избраны не по инициативе воспитателей, а по просьбе преподавателя словесности, приступавшего в это время к изучению с кадетами «теории прозы и поэзии». Показательным является также, что с кадетами 6-го класса были прочитаны две книги, затрагивающие историю христианской религии: «Последний день Помпеи» Э. Булвер-Литтона и «Натан Мудрый» Г. Лессинга. Именно в 6-м классе кадеты знакомились в курсе Закона Божьего с первыми страницами истории Вселенской Церкви.
Наконец в 7-м классе объём воспитательного чтения резко сокращался. Кадеты должны были готовиться к выпускным экзаменам, и свободного времени у них оставалось мало. В целом воспитательное чтение играло в 7-м классе скорее подсобную роль, направленную на повторение образцов словесности. Данные периодических отчётов офицеров-воспитателей за 1891—1892 и 1907—1908 учебные годы рисуют картину, сходную с полученной на основе сведений за 1884—1885 учебный год. Хотя общее количество ежегодно читаемой с кадетами литературы заметно увеличилось (в 1907—1908 учебном году оно достигло почти 100 названий), преобладала по-прежнему русская классическая и военно-патриотическая литература.
В начале XX в. в большинстве корпусов, наряду с воспитательным чтением, был налажен выпуск журналов, в котором воспитанники могли помещать свои очерки, поэтические и прозаические произведения. Конечно, целью этого педагогического приёма было не превратить кадетов в профессиональных литераторов, но привить им вкус и интерес к творчеству, развить художественный вкус. Ещё об одной, пожалуй, самой главной, функции таких изданий говорилось в редакционной статье журнала «Кадетский досуг», выходившего в 1-м кадетском корпусе: «Открыть незатронутые дарования и дать выход мыслям, сложившимся у нас в корпусе». Многие военные педагоги и в Главном управлении, и в отдельных заведениях считали, что обсуждение самими кадетами различных сторон жизни корпуса, при условии умелого, ненавязчивого руководства со стороны наставников, может способствовать более прочному усвоению «верных нравственных понятий».
В Псковском кадетском корпусе журнал выходил недолго, с 1914 по 1916 гг., и назывался «Пскович». Всего свет увидело 18 номеров. В отличие от журналов столичных корпусов (особенно «Кадетского слова», издававшегося в Николаевском корпусе) вопросы внутренней жизни заведения на страницах «Псковича» обсуждались редко. Редакция явно отдавала предпочтение художественному творчеству кадет, и прежде всего поэзии. При первом же взгляде на помещённые в журнале стихотворения бросается в глаза склонность юных поэтов к явно наигранному пессимистическому взгляду на жизнь. Кадет 2-го класса (т. е. мальчик 12— 13 лет) Б. Козлов заявлял, например, в одном из своих произведений:
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:08 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Сердце моё, так недавно желавшее,
Еле бьётся в изнывшей груди.
17-летний Г. Копыткин сетовал:
Годы юности исчезли
В тьме минувших лет…
Вспоминаешь с тихой грустью
Жизненный расцвет.
Облик разочарованного, одинокого человека, судя по мемуарной литературе, был вообще моден среди русской дворянской молодёжи в начале XX в. Так, обучавшийся в реальном училище А. И. Деникин вспоминал, что«в 13—14лет писал стихи — чрезвычайно пессимистического характера, вроде:
Зачем мне жить дано?
Нет, лучше умереть
Без крова, без привета.
Ведь песня моя спета»
Большое место в поэтическом творчестве воспитанников Псковского корпуса занимали также патриотические стихотворения. Особенно популярны они стали в годы Первой мировой войны, причём во многих произведениях высказывалось желание принять участие в битвах и сражениях. Всего три стихотворения из более чем пятидесяти, опубликованных во всех номерах журнала, являются признаниями в любви. Столь небольшая доля «любовной лирики» объясняется, видимо, существовавшей среди кадет традицией, по которой открытое выражение нежных чувств считалось недостойным и даже позорным. Воспитанник Московского кадетского корпуса В. Базилев вспоминал: «А те, кто говорил слова «любовь, люблю, влюблён» и т .п., к чему бы ни относились эти слова, хотя бы к пирожному, к писателю или барышне, переносили гонения, насмешки и прозвища «институтки», «девочки», сопровождавшиеся пинками со стороны более сильных». Кстати, неслучайно все написанные псковскими кадетами стихотворения о любви — анонимные.
К числу тем, малопопулярных среди псковских кадет, относились также ностальгические воспоминания о доме и семье. Из мемуарных источников видно, что многие воспитанники тосковали по родным, но открытое проявление таких чувств считали проявлением недостойной слабости. Это, кстати, нашло выражение в стихотворении «Корпусу», единственном, где прямо высказывалась грусть по семье:
Мне часто снилась мать…
Но все мечты и грёзы
Я прятал глубоко на дно души моей:
В среде кадет на нежность и на слёзы
Глядят, как на приличное для «маленьких детей».
Воспитательное чтение, самостоятельное литературное творчество, музыкальные и танцевальные вечера, экскурсии, походы составляли то, что в «Инструкции по воспитательной части» было названо «производительным наполнением внеклассного времени».
Вторым не менее важным, чем организация досуга, педагогическим методом, согласно той же «Инструкции», было «неослабное поддержание школьной дисциплины» в сочетании с «постоянным надзором над детьми». Для его реализации в кадетских корпусах существовала детально разработанная система поощрений и наказаний. Наказания при этом были особенно многочисленны и разнообразны. Все они разделялись на обыкновенные, налагаемые учителями и воспитателями, и особенные, которые могли быть применены только по решению Педагогического комитета или распоряжению директора.
К обыкновенным взысканиям относились:
устный выговор,
постановка на штраф,
высылка из класса,
ограничение в пище (лишение одного или нескольких блюд),
сокращение срока отпуска или полное его запрещение,
кратковременный арест на срок, не превышающий 12 часов.
Особенное наказание могло заключаться в более продолжительном аресте, лишении погон, временном отделении от товарищей, снижении балла по поведению и, наконец, исключении виновного из корпуса. При этом увольнение кадета могло быть произведено только после обсуждения вопроса на заседании Педагогического комитета корпуса.
Особое место занимало телесное наказание (сечение розгами). «Инструкция по воспитательной части» разрешала его, но только как «крайнюю исправительную меру», применяемую в «исключительных случаях и только по решению Педагогического комитета». В Псковском корпусе, по данным 1881—1892 гг., телесное наказание применялось два-три раза в год и действительно было вызвано чрезвычайными обстоятельствами. Так, в январе 1891 г. кадет 2-й роты Владимир Розенмейер пытался пронести в корпус сало и наливку, чтобы угостить своих друзей, Черепанова и Келчевского, но был пойман. Воспитатель Ф. А. Ушаков потребовал наказать виновного розгами, заявив на заседании Педагогического комитета: «Мера эта необходима не для исправления Розенмейера, а для удержания всей роты от повторения подобных проступков. На самого Розенмейера эта мера, по всему вероятию, подействует дурно, но зато можно ожидать, что она хорошо подействует на роту…». В ответ члены комитета возразили, что «наказание должно вытекать из проступка». После довольно жаркой дискуссии комитет постановил не наказывать Розенмейера розгами и ограничиться арестом. В заключение стоит заметить, что Владимир Розенмейер, выйдя в 1894 г. из корпуса, окончил весьма престижное Константиновское артиллерийское училище и в 1902 г. Михайловскую артиллерийскую академию, с успехом служил в различных артиллерийских частях.
Исключение из корпуса применялось крайне редко. Причина этого была всё в том же плохом материальном положении офицерства. Анонимный автор писал в 1905 г. на страницах «Педагогического сборника»: «В гимназиях, реальных училищах и других училищах исключение из заведения достигается довольно просто. Педагогический совет постановляет решение, и оно немедленно приводится в исполнение с донесением попечителю округа. Исключённые мальчики тотчас же обращаются к обычному занятию той среды, из коей они происходят. Родители-ремесленники пристраивают мальчика к ремеслу, купец посылает его в лавку, в земледельческом быту тоже находится для него работа, местное дворянство имеет средства отправить его в другое учебное заведение, даже мелкий чиновник скорее найдёт возможность пристроить куда-либо мальчика. Совсем в иных условиях находятся дети, воспитывающиеся в кадетских корпусах. Их дальнейшая участь бывает самая печальная. Родителям трудно, часто невозможно бывает куда-либо пристроить изгнанника. Ни ремесленником, ни прислугой не позволяют ему сделаться известные традиции и социальное положение родителей, а средств дать более подходящий исход нет. Положение поистине трагическое».
Правда, в 1880—90-е годы в стране существовали два заведения, специально предназначенных для кадет, «нуждающихся в исправлении»: Ярославская и Вольская военные школы. Но они не могли вместить всех воспитанников, которых начальство считало нужным изгнать из «родных» корпусов. На рубеже XIX—XX столетий эти заведения были реорганизованы в обычные кадетские корпуса и педагоги оказались в просто безвыходной ситуации. Зачастую они были вынуждены оставлять в корпусе заведомого бездельника или нарушителя дисциплины, если таковой происходил из очень бедной семьи. Ещё чаще «безнадёжных» переводили в другой корпус в надежде, что их исправит новая обстановка.
Следует также иметь в виду, что попытки заведения избавиться от того или иного кадета обычно вызывали отчаянное сопротивление родителей. «Родители хорошо понимают, — писал офицер-воспитатель одного из столичных корпусов В. А. Правиков, — что удалось определить сына в корпус, так и держись за него зубами». В архиве Псковского кадетского корпуса сохранилось множество жалобных и гневных писем родственников кадет, которых всё же приговорили к исключению.
Так, в 1901 г. Педагогический комитет Псковского кадетского корпуса обсуждал вопрос о переводе в другой корпус кадета 2-го класса В. Чурилова, отличавшегося «неуспехами и дурным поведением». При этом офицер-воспитатель мальчика утверждал, что «перевод его в другой корпус, а следовательно и в новую среду товарищей, мог бы отрезвляющим образом подействовать на него и при новой обстановке заставить его обратить внимание на своё поведение и на учение»
В качестве поощрений применялись
похвала,
благодарственное письмо родителям,
награждение книгами и иными подарками,
присвоение званий вице-фельдфебеля и вице-унтер-офицера и др.
При этом необходимым условием поощрения считалась отличная учёба. За недостаток прилежания, напротив, наказывали, как за дисциплинарный проступок.
По составу предметов кадетские корпуса, как и военные гимназии, были общеобразовательными заведениями. Первые годы своего существования они даже пользовались военно-гимназической программой. Однако в октябре 1885 г. в Петербурге была создана комиссия под председательством генерал-лейтенанта Ф. И. Симашко, целью которой объявлялось «изыскание мер к устранению обременения учащихся непосильной работой в ущерб их физическому развитию». Разработанный проект программы был разослан директорам всех корпусов, а затем, вместе с поступившими отзывами, рассматривался Педагогическим комитетом Главного управления военно-учебных заведений. Согласно его решению новые программы предусматривали сокращение продолжительности урока с одного часа до пятидесяти минут, придание курсу 7-го класса повторительного характера, установление по каждому предмету единого учебника. 7 мая 1889 г. «новые программы были утверждены военным министром П. С. Ванновским.
Сокращение уроков, как и указывал Педагогический Комитет Управления, предполагало изъятие из программ многих материалов. Более прочих пострадала словесность, из курса которой был полностью исключён и передан в военные училища раздел, посвященный истории отечественной литературы. Хотя Закон Божий и признавался ведущим предметом, из него также исключили целый раздел — историю русской православной церкви.
Несмотря на то что уроки стали короче, составители новой программы сочли необходимым уменьшить их количество по естествознанию и рисованию. Количество уроков, отведённых на изучение немецкого языка, наоборот, увеличилось. Одобряя введение новых программ, П. С. Ванновский писал: «Надо всецело тщиться не обременять детей и юношей массой сведений, а давать им твёрдые основы и главные положения». Впрочем, в дальнейшем программы менялись ещё неоднократно.
Несмотря на значительное сокращение учебной нагрузки в 1889 г., уже в середине 90-х многие педагоги стали вновь поднимать вопрос о переутомлении кадет. Офицер-воспитатель 1-го кадетского корпуса К. Дометти, например, с возмущением писал на страницах «Педагогического сборника»: «Я взял на себя труд просчитать количество названий, цифр и имён, которые встречаются в курсе 3-го класса по Закону Божьему, истории, географии и естественной истории и о которых ученик не мог раньше ничего слышать… Я сбился со счёта, но во всяком случае ручаюсь, что их оказалось более ста названий — материал, думается, в общем непосильный средствам ученика обыкновенных способностей». Некоторые специалисты, впрочем, высказывали и другое мнение. «Я не думаю, — писал автор, укрывшийся за инициалами «И. Д.», — чтобы наделавший столько шума вопрос о переутомлении заслуживал особого внимания. Переутомление плохо вяжется с той повальной леностью, которую мы, учителя, наблюдаем в последнее время». Жаркие споры между сторонниками облегчения программ и их противниками шли и на заседаниях Педагогического совета Псковского кадетского корпуса.
В 1898 г. Главное Управление военно-учебных заведений приняло сторону тех, кто жаловался на переутомление воспитанников. Результатом стало очередное сокращение программ, прежде всего по математике. Сэкономленное время, как и при реорганизации программ в 1889 г., было намечено использовать главным образом для физической подготовки.
После нового сокращения кадетские корпуса стали уступать по общему объёму курса и семилетним реальным училищам, и классическим гимназиям, курс которых к тому времени увеличился до восьми лет. Однако объём преподавания математики, русского и французского языков был по-прежнему больше, чем в гражданской школе. Вполне закономерно, что и начальство военных и юнкерских училищ считало, что выпускники корпусов лучше, чем их сверстники из гражданских учебных заведений, подготовлены по математическим дисциплинам.
В то время как сотрудники Главного управления постоянно старались облегчить учебный курс корпусов, быстрый рост научных знаний требовал введения нового научного материала. Уже в 1901 г., через два года после принятия новых программ, был возбуждён вопрос об их пересмотре. В 1903 г. комиссия при Главном управлении подготовила «опытную программу», которая первоначально вводилась всего в пяти кадетских корпусах. Среди этих «испытательных» заведений оказался и Псковский корпус.
Программа предусматривала некоторое сокращение объёма преподавания русского языка и математики, но главной её особенностью было выделение в курсе естествознания и физики специальных уроков для практических занятий.
Четыре года спустя, в 1907 г., результаты эксперимента признали удачными. В том же году в программу корпусов была введена химия: три урока в неделю в 6-м классе (ранее сведения по этому предмету распределялись между курсами физики и естественной истории). При этом Главное управление военно-учебных заведений обратилось к директорам кадетских корпусов с просьбой дать отзывы о том, насколько успешно справляются кадеты с новой для них наукой. Руководивший в то время Псковским корпусом В. П. Родионов в связи с этим отметил на заседании Педагогического комитета в феврале 1908 г., что химия «с самого начала заинтересовала кадет и занимались ею охотно». Тем не менее появление нового предмета потребовало новой доработки учебного курса в целом, которая затянулась на три года.
Лишь с 1912 г. во всех кадетских корпусах начала действовать единая программа. Она устанавливала гораздо большую, нежели в 1898 и 1903 гг., нагрузку по иностранным языкам. Нагрузка по математике соответствовала программе 1898 г., а по русскому языку, напротив, опытной программе 1903 г. В целом объём курса был очень сильно увеличен.
Программы гражданских учебных заведений на рубеже XIX— XX столетий также неоднократно менялись. Интересно сравнить объём нагрузки в корпусах с таковым в классических гимназиях и реальных училищах (во Пскове имелись заведения обоих типов).
Видно, что корпуса, как и прежде, опережали гражданскую школу в объёме преподавания математики, но реальные училища практически догнали их. Заметно больше, чем гимназисты и реалисты, кадеты уделяли времени на изучение «новых» иностранных языков. Важно отметить, что мнение некоторых современных историков об ограниченности в кадетских корпусах гуманитарных циклов явно преувеличено. На историю в восьми классах гимназий отводилось 14 уроков в неделю, а в семи классах корпусов — 15. Корпусные педагоги отлично понимали: без знания исторического прошлого, без любви к истории хороший офицер немыслим.
Наряду с корректировкой программ в кадетских корпусах постоянно совершенствовались методы преподавания, и в первую очередь тех предметов, которые вызывали у кадет затруднения. Среди таковых был, к сожалению, русский язык. Анализ данных по Псковскому, Иркутскому и Киевскому корпусам за 1886—1915 гг. показывает, что даже в выпускных классах этих весьма удалённых друг от друга заведений успеваемость по этому предмету была гораздо ниже, чем по иным дисциплинам: в среднем 7,6 балла при 12-балльной системе оценки. В феврале 1908 г. директор Псковского кадетского корпуса даже заявил педагогам: «Кадеты пишут безграмотно, как в смысле орфографии, так и в смысле умения излагать свои мысли». Практически в то же время сотрудник одного из столичных корпусов жаловался: «…кончающий корпус не только не приобретает навыка выражаться литературным языком, но не умеет даже связно и грамотно излагать прочитанное».
Понятно, что такое положение дел вызывало тревогу у руководителей Главного управления и администрации отдельных заведений, побуждало к поиску причин сложившейся ситуации. Следует заметить, что русский язык вызывал трудности и у воспитанников гражданских школ. В 1890-е годы сложилось два направления, два подхода к вопросу о преподавании русского языка: традиционный и так называемый «антиграмматический». Сторонники традиционного подхода считали, что грамматика должна выучиваться детьми как самостоятельная система знаний. Схема подготовки была такова: учитель объясняет воспитанникам правило и приводит примеры. Правило заучивается воспитанниками наизусть. Основным видом работы является написание диктантов, переписывание текстов с оригинала, выполнение орфографических упражнений. Лишь в старших классах вводятся изложения и сочинения, но только на конкретные, а не отвлечённые темы, чтобы не вызывать у подростков желания «рисоваться» и «умничать».
"Антиграмматическое" направление, разумеется, не предполагало отказа от грамматики, как иногда утверждали его противники. Педагоги, к нему принадлежавшие, всего лишь считали, что грамматика — инструмент овладения речью, но не самоцель обучения. Они призывали изучать «именно язык, а не одно правописание». Для этого следовало использовать творческие работы: сочинения, изложения, рассказы на заданную тему и очень много с кадетами читать. Правила, по их мнению, должны были усваиваться детьми в контексте живой речи.
Преподававший словесность и русский язык в Псковском кадетском корпусе К. С. Хоцянов, судя по статье, опубликованной им в октябре 1907 г. в «Педагогическом сборнике», сочувствовал «антиграмматическому» направлению. Однако из сравнения программ кадетских корпусов видно, что курс русского языка и словесности в них постоянно сокращался, а делалось это главным образом именно за счёт словесности. С каждой реорганизацией программы кадеты меньше знакомились с литературными произведениями, и претворение в жизнь идей «антиграмматистов» было очень затруднительным.
Ещё одним «гордиевым узлом» стало изучение воспитанниками иностранных языков. Многие современники жаловались на слабые успехи кадет и даже юнкеров в этой области. Так, анонимный автор писал в 1901 г. в журнале «Разведчик»: «Семь лет в корпусе, два-три года в училище обучения французскому и немецкому языкам — и в результате нуль или почти нуль! Что за причина? И не жаль ли бесполезно потраченного времени на эти предметы, если после 9—10-летнего изучения их обучавшийся, что называется, «ни папы, ни мамы»!». А в 1908 г. видный педагог К. Житомирский пришёл к печальному выводу, что вообще в кадетских корпусах «такое знание иностранного языка, которое представляло бы хоть какую-нибудь ценность с какой бы то ни было точки зрения, нужно признать явлением крайне редким…». Возможно, подобные оценки грешили некоторым пессимизмом, но всё же из анализа документов видно: успеваемость по иностранным языкам во многих корпусах, включая Псковский, была ниже, чем по другим предметам.
На страницах «Педагогического сборника» постоянно велась полемика между сторонниками традиционного и «натурального» метода преподавания иностранных языков. Первые отдавали предпочтение планомерному изучению грамматики, переводу и заучиванию наизусть иностранных текстов. Вторые считали, что успешно изучать язык можно, лишь слыша вокруг себя «живую» речь и разговаривая на нём.
Ход борьбы нашёл яркое отражение в официальных документах Главного управления военно-учебных заведений. «Инструкция для преподавания учебных предметов» 1882 г. носила компромиссный характер, требуя обучать детей как пониманию иностранного текста, так и разговорной речи. В старших классах она даже предусматривала знакомство с иностранной художественной литературой. При обсуждении в 1889 г. вопроса о сокращении учебных программ председатель комиссии Ф. И. Симашко назвал ошибочным «стремление к усвоению разговорного языка», ибо «ни в одной школе достигнуть этого нельзя». Его мнение было поддержано членами Педагогического комитета Главного Управления военно-учебных заведений. В программе 1889 г. требование овладения устной речью было снято, но в программе 1898 г. появилось вновь, правда, в облегчённой формулировке: «умение задать на иностранном языке понятный и связный устный вопрос и дать такой же ответ в пределах понятий, имеющих ближайшее отношение к обыденной жизни и отчасти к будущей военной службе».
Тем не менее до середины 1890-х годов натуральный метод преподавания активно применялся в различных кадетских корпусах. В Псковском корпусе его сторонником, судя по протоколам заседаний педагогического комитета, был преподаватель французского языка Л. Л. Мелье. Но затем это направление подверглось настоящему преследованию, причём в борьбе против него участвовали очень известные и влиятельные педагоги. Так, К. Житомирский решительно утверждал в одной из своих статей: «Живя в России, вероятность встретить надобность в умении говорить или писать на иностранном языке несколько велика только для коммерсанта пограничного города, во всех же остальных случаях почти равна нулю». Другой педагог, А. Елагин, решительно заявлял, что натуральный метод защищают только преподаватели-иностранцы, которые «плохо владеют русским языком и, более того, не очень-то считают себя обязанными изучать оный».
В июне 1913 г. Главное управление военно-учебных заведений официально запретило использовать в кадетских корпусах натуральный метод преподавания. В августе данное решение было оглашено на заседании Педагогического комитета Псковского кадетского корпуса. Однако и после этого методы преподавания иностранных языков оставались предметом многочисленных дискуссий на страницах педагогической прессы и среди сотрудников отдельных учебных заведений.
Самой большой проблемой при организации учебной работы в кадетских корпусах являлся всё тот же «благотворительный принцип». Понимая, что материальное положение отцов оставляет желать лучшего, педагоги избегали исключать из заведений малоуспешных кадет, всячески старались дотянуть их до конца курса. Это не могло не оказывать пагубного влияния на отношение части воспитанников к учёбе. Воспитатель располагавшегося в Петербурге 1-го кадетского корпуса К. Дометти по этому поводу писал в 1903 г.: «Во мнении кадет живёт твёрдое и едва ли не основательное убеждение, что для успешного обучения, перехода из класса в класс и даже для окончания семи классов особого труда прилагать не надо». Сходную картину рисует служивший в столичном Николаевском корпусе Л. Тихобразов: «У большинства кадет мнение, что хочешь — учись хорошо, не хочешь — занимайся через пень колоду и всё-таки тебя дотянут до конца и переведут в училище». В фонде Псковского кадетского корпуса хранится «Аттестационная тетрадь» одного кадета, который хвастался перед товарищами: «Ничего звери (т. е. педагоги. — А. М.) мне не сделают, меня исключить нельзя… у отца есть такие права» — и цинично заявлял: «Ученье — тьма, а неученье — свет».
Справедливости ради следует заметить, что отсев учеников из Псковского корпуса не был таким уж маленьким и достигал 50% поступивших. Однако он действительно уступал отсеву из гражданских учебных заведений. На фоне сказанного вдвойне отрадно, что многие военные педагоги считали псковских кадет одними из лучших по успеваемости и трудолюбию. Так, начальник Константиновского военного училища генерал-лейтенант П. Н. Анчутин писал: «Из всех кадетских корпусов за рассматриваемый период времени (1884— 1886 гг. — A.M.) наилучший контингент бесспорно дал училищу Псковский кадетский корпус. Можно даже сказать, что с кадетами этого корпуса не может идти в сравнение ни один из прочих корпусов, имевших в училище столь же многочисленных представителей». В числе лучших по качеству успеваемости и преподавания называл Псковский корпус великий князь Константин Константинович. Воспитанник Киевского корпуса А. А. Игнатьев вспоминал, что именно псковские кадеты славились хорошими успехами в учёбе. Наконец, их старательность нашла своё отражение даже в распространённой среди питомцев всех корпусов песне «Журавль», где имелись такие строки:
На шпаргалки портачи,
То зубрилы псковичи.
О хорошей подготовке воспитанников Псковского корпуса свидетельствует и то, что значительная их часть поступала в инженерное и артиллерийское училища. Кстати, из хранящихся в архиве корпуса «Аттестационных списков юнкеров военных и специальных училищ» видно, что юноши, хорошо окончившие корпусной курс, как правило, хорошо справлялись с программой училищ. Следовательно, баллы в Псковском корпусе выставлялись объективно.
Наряду с уроками по различным учебным предметам заметную роль в педагогической системе корпуса играли так называемые обязательные внеклассные занятия. Они включали физическую и строевую подготовку, обучение воспитанников танцам, музыке и пению.
Ещё в 1882 г., при реорганизации военных гимназий в корпуса, сотрудники Главного управления военно-учебных заведений отмечали, что многие кадеты недостаточно развиты физически. Среди основных причин такой ситуации называлось отсутствие специальных документов, регулировавших бы проведение внеклассных занятий. Эта точка зрения выражена, например, в докладе директора Полтавского кадетского корпуса Ф. И. Симашко на заседании специальной комиссии233. В 1887 г. Главное управление затребовало от отдельных учебных заведений сведения о состоянии внеклассных Занятий и пожелания по их организации. Для обобщения и анализа полученных данных была создана специальная комиссия под председательством генерал-лейтенанта Л. Л. Зеделлера. Выводы, к которым она пришла, оказались неутешительными. Лишь в организации занятий по пению и музыке отдельные корпуса добились успехов. Что же касается остального, то «гимнастика велась без определённой системы, подвижные игры, а также плавание и фехтование за последние пять лет почти не практиковались, танцы велись без должного внимания к их образовательному значению…».
Комиссия составила проекты инструкций и наставлений для организации каждого вида внеклассных занятий. Эти документы печатались на страницах «Педагогического сборника» и отдельными брошюрами, которые рассылались по кадетским корпусам. Весной и осенью 1889 г. офицер Главного управления полковник А. Д. Бутовский посетил несколько кадетских корпусов, включая Псковский. Целью его поездки было проследить, как вводятся в жизнь разработанные руководством ведомства документы. Суммированный опыт корпусов вновь поступил на рассмотрение комиссии, которая выработала итоговый документ — «Общая программа, распределение времени и наставление для внеклассных занятий в кадетских корпусах», утверждённый 27 июля 1890 г.
Согласно «Общей программе…» с начала 1890—1891 учебного года в кадетских корпусах вводились следующие занятия:
1) строевое обучение и военно-подготовительные занятия;
2) физические упражнения, включавшие гимнастику и подвижные игры, фехтование и плавание;
3) танцы;
4) пение и музыка;
5) ручной труд.
Кроме гимнастических занятий, проводившихся в течение всего учебного года, большую роль в физическом развитии кадет играло то, что каждое лето их выводили в специально оборудованные лагеря. Там воспитанники занимались преимущественно строевыми упражнениями, спортивными и военно-атлетическими играми, учились стрелять, осваивали азы топографии и т. д.
Псковский кадетский корпус неоднократно получал благодарности за хорошую физическую подготовку воспитанников. Так, в 1889 г. главный начальник военно-учебных заведений Н. В. Исаков в своём приказе отмечал: «Из осмотренных корпусов (1-й и 2-й Московские, Нижегородский, Псковский. — А. М.) лучшим по строю найден мною Псковский… На обучение плаванию обращено было особое внимание в Псковском корпусе, а потому, как я лично убедился, кадеты строевой роты этого корпуса почти все отлично плавают».
На протяжении трёх лет подряд (1911, 1912 и 1913 гг.) воспитанники Псковского корпуса получали первый приз по гимнастике на общекадетских соревнованиях в Петербурге. Воспитанники одного из столичных корпусов не без обиды писали в своём журнале, что «псковичи» всегда одерживают верх потому, что им есть где тренироваться. Действительно, в условиях тесной петербургской застройки организовать занятия спортом было труднее. Так, директор Александровского кадетского корпуса, чтобы провести игру в чрезвычайно популярный среди кадет футбол, был вынужден обратиться в администрацию Русского музея с «…покорнейшей просьбой — …разрешить кадетам играть в футбол на площадке в саду против музея», так как «вверенный корпус находится в очень тяжёлых условиях, не имея достаточно просторного двора». Псковский корпус располагал не только двором и плацем, но и собственными купальнями на реке Великой, напротив церкви Георгия со Взвоза. Кстати, в июне 1901 г. эту купальню посетил сам великий князь Константин Константинович, инспектировавший корпус.
Обучение танцам, напротив, легче было наладить в петербургских и московских корпусах, где к преподаванию привлекались артисты императорских театров, причём иногда довольно видные. Так, например, в 1-м кадетском корпусе учителем долгое время служил очень популярный в своё время танцовщик СИ. Лукьянов, В Александровском корпусе вёл уроки представитель известной балетной династии А. А. Облаков. Конечно, найти таких специалистов в Пскове было невозможно. С 1885 по 1901 год танцы псковским кадетам преподавал Ф. С. Новицкий, до этого выступавший на сцене Варшавского императорского театра в течение всего лишь двух лет. Затем его сменил А. К. Усачёв, имевший большой опыт сценической деятельности. И всё же обучение танцам шло в Псковском корпусе менее успешно, чем занятия гимнастикой. Об этом писал даже один из воспитанников в журнале «Пскович», вспоминая рождественский бал: «Среди танцующих псковичей не было ни одного хорошего танцора, а один из нас даже отличался своей мешковатостью, бедная дама его, видимо, не знала, как от него избавиться». Впрочем, вывод из этой невесёлой ситуации кадет делал несколько неожиданный: «Пусть мы не умеем изящно изгибаться, отплясывать, зато мы — редкие товарищи».
Обучение воспитанников музыке и пению производилось в соответствии с рекомендациями, разработанными Главным управлением военно-учебных заведений. В двух младших (1—2-м) классах еженедельно выделялось по два часа на «первоначальные упражнения» и изучение «элементарной теории музыки». Учащихся знакомили с творчеством наиболее выдающихся композиторов, «ставили голоса» и т. п. С 3-го и до 7-го класса включительно раз в неделю воспитанники пели хором поклассно в течение одного часа. Кроме того, существовал общекорпусной хор.
Особенно эффективно преподавание пения и музыки шло в Псковском корпусе с 1892 по 1917 гг., когда им руководил выпускник Санкт-Петербургской консерватории И. И. Тульчиев. Он даже организовал с воспитанниками постановку нескольких детских опер, вызвавших бурную полемику в местной прессе. Для кадет, проявлявших особую склонность к музыке, специально приглашались преподаватели, которые обучали их игре на различных музыкальных инструментах. Так, например, кадет П. Симанский (в будущем видный военный историк) получал уроки игры на скрипке, а Н. Минут — на флейте. Мемуарные источники позволяют сделать вывод, что отдельные, наиболее способные воспитанники даже приобщались к самостоятельному музыкальному творчеству. М. А. Зайцев в своих воспоминаниях пишет, что в Псковском корпусе «не проходило ни одного выпуска, чтобы в нём не было написано пары музыкальных произведений: выпускной вальс и марш».
Главное управление военно-учебных заведений неоднократно положительно отзывалось о преподавании пения и музыки в Псковском кадетском корпусе. При этом следует иметь в виду, что эти уроки преследовали не только учебные, но и воспитательные цели. Для репертуара кадетского хора, например, отбирались вполне определённые произведения: в первую очередь ученики разучивали «Боже, Царя храни», «Коль славен…», «Гром победы раздавайся», «Многие лета» и «Выпьем первый бокал за здоровье царя». Кроме названных произведений, список включал восемь «исторических» песен (среди них «Было дело под Полтавой», «Ездил русский белый царь»), 42 военные песни (в том числе «Взвейтесь, соколы, орлами», «Делибаш», «Вспомним, братцы, россов славу») и 46 народных песен, также преимущественно с патриотическим настроением.
Подытоживая сказанное, можно отметить, что вся воспитательная и учебная работа в Псковском кадетском корпусе преследовала общую цель: подготовить кадет — и духовно, и умственно — к их будущему предназначению, к офицерской службе.
|
| |
| |
| Derkyl | Дата: Суббота, 03.09.2011, 17:09 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 532
Статус: в самоходе
| Наставники и воспитанники
Успешная деятельность Псковского кадетского корпуса была бы невозможна без тщательного отбора специалистов на различные должности. С 1882 по 1917 гг. в нём числились 194 сотрудника, из которых 83 чел. насчитывали воспитатели, 47 чел. — преподаватели различных дисциплин, 25 чел. — представители администрации, 23 чел. — «служившие по финансово-хозяйственной части», 9 чел. — медики, 7 чел. — священнослужители. Штатная численность персонала Псковского кадетского корпуса колебалось от 43 до 60 чел., составляя в среднем 50 чел. в год. Минимум сотрудников пришёлся на 1884 г. Это второй год существования корпуса после реорганизации военной гимназии, на который пришёлся пик увольнения гражданских воспитателей. Пониженным (44 чел.) количество сотрудников было также в 1913—1914 гг. Причина этому — единовременный уход значительного числа преподавателей преклонного возраста и перевод части офицеров, с началом Первой мировой войны, в действующую армию.
Повышенное количество штатных сотрудников состояло на службе в корпусе в 1905 и 1906 гг. (55 и 60 чел. соответственно). Большинство офицеров, принятых на службу в это время, составляли участники Русско-японской войны, причём нередко получившие ранения и неспособные к службе в армейских частях.
Общее руководство деятельностью заведения осуществлял директор. Согласно «Положению» 1886 г. он назначался на должность Главным начальником военно-учебных заведений «…из числа генералов или полковников, получивших образование в одном из высших учебных заведений и сверх сего известных опытностью в деле воспитания». Объём власти директора был весьма значительным. Во-первых, он обладал правом избирать для службы в корпусе «всех должностных лиц, кроме инспектора классов, лиц духовного звания, медицинских и фармацевтических чиновников». Во-вторых, мог отстранять от исполнения служебных обязанностей всех своих подчинённых. По праву налагать взыскания и придавать суду он приравнивался к командиру полка. Кроме того, директор являлся председателем Хозяйственного комитета корпуса и нёс ответственность «за всякий ущерб казённому интересу, лично им произведённый или происшедший непосредственно от его личного упущения или бездействия власти».
Директор также председательствовал в Педагогическом комитете корпуса, включавшем, кроме него, инспектора классов с помощником, корпусного священника, всех ротных командиров и избранных преподавателей и воспитателей. При этом, если мнение директора по тому или иному вопросу не совпадало с мнением комитета, решение принимал директор, а протокол заседания пересылался в Главное управление военно-учебных заведений. Из всего вышесказанного видно, что практически все стороны жизни кадетского корпуса определялись решениями лица, его возглавлявшего. Это «единовластие» директора могло иметь как положительные, так и весьма отрицательные последствия.
В первый год существования Псковского кадетского корпуса им руководил Ф. И. Пышенков, прежде возглавлявший военную гимназию.
Однако уже в июне 1883 г. пост директора занял полковник Александр Сергеевич Курбатов. Он родился в 1836 г., обучался в 1-м Московском кадетском корпусе и Михайловской артиллерийской академии в Петербурге. По окончании учёбы, в 1857 г., Курбатов поступил прапорщиком в Лейб-гвардии 1-ю артиллерийскую бригаду. Однако строевая служба продолжалась недолго, и уже в июне 1858 г. молодой офицер был прикомандирован к «родному» 1-му Московскому кадетскому корпусу в качестве репетитора по математике. В декабре 1863 г., вскоре после преобразования корпуса в военную гимназию, Курбатов стал в нём помощником инспектора классов, а в 1877 г. перешёл на должность инспектора в Киевскую военную гимназию. Здесь его непосредственным начальником оказался Павел Александрович Алексеев, который с 1879 по 1897 гг. занимал должность директора и имел репутацию одного из наиболее способных педагогов своего времени. Прослужив в Киевской гимназии шесть лет, Курбатов перешёл на службу в Псков.
Большинство учеников и сослуживцев оценивали деятельность этого директора очень высоко. Вот как описывает Курбатова один из мемуаристов: «Отношения его к кадетам были всегда ровны, внимательны и сердечны, всегда видно было его доброжелательство к ним и отеческое попечение о них. Если случалось что-либо нарушающее спокойствие его духа, то это выражалось только тем, что он краснел и сжимал губы и то на самое короткое время. Кадеты его безгранично любили…».
В 1891 г. А. С. Курбатов занял должность директора 2-го кадетского корпуса в Петербурге, где прослужил до 1895 г.
В Пскове его сменил генерал-майор Иван Андреевич Боголюбов, имевший к тому времени значительный опыт педагогической службы. Боголюбов происходил из дворян Харьковской губернии. Он родился в 1836 г., образование получил в Полтавском кадетском корпусе, а в 1854 г. поступил на службу в Уланский маршевой полк, с которым принял участие в Крымской войне. В 1855 г. Боголюбов был прикомандирован к Полтавскому кадетскому корпусу. Интересно, что среди его учеников в этом заведении оказался А. Д. Бутовский, сам впоследствии ставший видным военным педагогом. Впрочем, в своих мемуарах Бутовский отозвался о Боголюбове очень скупо и вспоминал только, что «супруга его была одна из знаменитых полтавских красавиц».
В 1861 г. Иван Андреевич поступил на обучение в Академию Генерального штаба. Окончив курс этого учебного заведения, он продолжил педагогическую деятельность и в марте 1862 г. был прикомандирован к Орловскому кадетскому корпусу. Учившийся в этом заведении Ф. А. Григорьев оставил в мемуарах не слишком привлекательный портрет Боголюбова, отметив, что тот очень любил церковное пение, но, исполняя обязанности регента, часто бил кадет камертоном по голове. В августе 1867 г. Боголюбов был прикомандирован к Пажескому корпусу, а в марте 1868 г. назначен инспектором классов Полтавской военной гимназии. Её директором в то время был генерал-майор Ф. И. Симашко, способный педагог, но очень тяжёлый человек, с которым, как отмечал современник, не мог ужиться ни один инспектор классов. Иван Андреевич не стал исключением. Уже в апреле 1870 г. он перешёл на должность директора Ярославской военной прогимназии. Ещё пять лет спустя его назначили директором 2-й Оренбургской гимназии, а уже оттуда, в августе 1891 г., направили в Псков. К этому времени Боголюбову исполнилось 60 лет.
Возможно именно в силу преклонного возраста Иван Андреевич не уделял вверенному заведению достаточного внимания. Кадет А. В. Булгаков пишет в своём очерке истории корпуса: «О генерал-лейтенанте Боголюбове известно только, что это был суровый и строгий начальник, не пользовавшийся любовью кадет, давших ему прозвище «Бурбон». Дисциплина при этом директоре приняла формальный характер. Плачевным результатом его деятельности стал дикий и невиданный разгул цука, о котором говорилось выше. В 1902 г. главный начальник военно-учебных заведений, великий князь Константин Константинович добился отстранения Боголюбова от должности. При этом он счёл возможным скрыть истинные причины отставки. Газета «Псковский городской листок» даже писала, что «…в лице генерала И. А. Боголюбова корпус теряет доброго и весьма справедливого начальника, а Псков — прекрасного человека».
Преемником Боголюбова стал генерал-майор Владимир Александрович Шильдер. Он принадлежал к дворянскому роду, многие представители которого прославились на военном поприще, и приходился внуком известному изобретателю Карлу Андреевичу Шильдеру. Родился Владимир Андреевич в мае 1855 г. в деревне Симаново Невельского уезда Витебской губернии, обучался в Пажеском корпусе, по окончании которого в 1873 г. был зачислен прапорщиком в Лейб-гвардии Семёновский полк. В 1877—1878 гг. Владимир Александрович участвовал в войне с Турцией, за проявленное мужество удостоился боевых орденов.
По оценке А. В. Булгакова, те четыре года (1902—1905), в которые В. Шильдер руководил Псковским корпусом, были «самым светлым периодом» в истории заведения. «Каков был новый директор, — пишет мемуарист, — показывает случай, когда генерал-майор Шильдер провёл трое суток у изголовья тяжело больного кадета, не покидая его ни на минуту, сам за ним ухаживал и кормил, а когда, благодаря такому заботливому уходу, больной стал поправляться, нанял на свой счёт сестру милосердия, наказав ей неотлучно находиться при больном до полного его выздоровления». Именно по инициативе Шильдера педагоги Псковского корпуса стали проводить с воспитанниками экскурсии и походы, возобновились музыкальные вечера. Деятельность директора очень ценил великий князь Константин Константинович, который называет его в дневниках «добрым» и «милым».
В 1905 г. Шильдер был назначен командиром Лейб-гвардии Семёновского полка. Однако уже в 1907 г. он возвратился к педагогической деятельности и возглавил Пажеский корпус в Петербурге. После Октябрьской революции судьба Владимира Александровича сложилась трагически: в 1921 г. престарелый генерал был арестован по «делу лицеистов» и умер в тюрьме от сердечного приступа.
После ухода Шильдера из Псковского корпуса пост директора занял полковник Владимир Павлович Родионов. Этот офицер происходил из дворян Могилёвской губернии, обучался в Орловской военной гимназии, Михайловском артиллерийском училище и Николаевской Академии Генерального штаба. Был у Родионова а опыт педагогической деятельности: в 1904—1906 гг. он руководил Виленским юнкерским училищем. Новый директор успешно развивал принципы, заложенные предшественником, но его деятельность была прервана ранней смертью. Родионов скончался в 1912 г., всего 51 года от роду.
Шестым по счёту директором Псковского корпуса стал генерал-майор Георгий Сергеевич Осипов. Как и Родионов, он имел за плечами Академию Генерального штаба, хорошо знал педагогическую службу и был даже инспектором классов в прославленном Николаевском кавалерийском училище. Однако уже в 1916 г. Осипова сменил генерал-майор Александр Владимирович Большее, который прежде служил инспектором классов 3-го Московского кадетского корпуса и директором Хабаровского корпуса. На долю этого директора пришлась эвакуация кадет из Пскова и тяжкие испытания революционных лет. В целом следует отметить, что подавляющее большинство директоров отличалось высоким профессионализмом и энергией, но особые заслуги в развитии заведения имеют всё же А. С. Курбатов и В. А. Шильдер.
Чрезвычайно важную роль играл в кадетских корпусах инспектор классов. По «Положению» 1886 г. он являлся «ближайшим помощником директора по учебной части и непосредственным начальником всех чинов, служащих в корпусе по этой части». Помимо общего руководства учебной работой, инспектор должен был содействовать директору «в приискании для корпуса преподавателей», отбирать и выписывать учебные пособия и необходимые книги, составлять годичные расписания занятий и даже руководить литографией, если таковая имелась в корпусе.
На должность инспектор избирался Главным начальником военно-учебных заведений из числа лиц, «получивших образование в одном из высших учебных заведений и приобретших известность продолжительной и полезной деятельностью по учебно-воспитательной части». Утверждалось назначение высочайшим приказом. Таким образом, обязанности инспектора мог исполнять как офицер, так и штатский педагог, но обязательно с высшим образованием.
В Псковском корпусе с 1882 по 1917 гг. сменилось восемь инспекторов, из которых военными были шестеро, а штатским только двое—А. И. Андреев и А. С. Равич-Щербо.
Первым в истории корпуса должность инспектора классов занимал выпускник Санкт-Петербургского университета Александр Иванович Андреев, который, как и первый директор, начинал службу в военной гимназии. Однако уже в 1883 г. Андреева сменил капитан Михаил Александрович Энден. Он окончил Михайловское артиллерийское училище и Артиллерийскую академию (1863 г.), после чего служил в гвардейской артиллерии. В 1868 г. Энден был прикомандирован к Пажескому корпусу в качестве офицера-воспитателя, в 1869 стал адъютантом корпуса, а в 1875 — ротным командиром. Опыт службы в одном из самых привилегированных учебных заведений страны, конечно, помог ему в исполнении обязанностей инспектора в Псковском корпусе. Энден руководил учебной частью корпуса до конца 1893 г., а значит, именно ему пришлось заниматься введением новой программы 1889 г. Судя по благожелательным отзывам Главного управления, с этой задачей новый инспектор справился. Интересно, что один из сыновей Михаила Александровича, Михаил Михайлович Энден, родившийся в Пскове в 1887 г., впоследствии служил в Красной армии и даже занимал некоторое время должность начальника штаба Ленинградского военного округа.
В июле 1894 г. на должность инспектора классов был назначен полковник Михаил Васильевич Барсов, имевший репутацию опытного и талантливого педагога. Он происходил из дворян Смоленской губернии, обучался в Киевской военной гимназии, Александровском и Михайловском артиллерийском училищах, участвовал в Русско-турецкой войне 1877— 1878 гг. В 1882 г. Барсов окончил курс Михайловской артиллерийской академии, после чего получил право преподавать артиллерию в военных училищах. В 1887 г. Михаил Васильевич стал помощником инспектора классов в Александровском военном училище, из которого и перешёл в Псковский корпус. Барсов неоднократно публиковал статьи в педагогической прессе, высказывая при этом смелые и оригинальные идеи. К сожалению, в Пскове он прослужил недолго и уже в 1897 г. занял должность инспектора классов в Николаевском кадетском корпусе. Впоследствии Барсов был директором Сибирского кадетского корпуса (1900— 1902) и состоял чиновником для особых поручений при Главном управлении военно-учебных заведений (1902—1905).
Преемником Барсова в Псковском корпусе стал полковник Александр Петрович Струсевич, который также был офицером-артиллеристом. В 1873 г. он окончил Павловское военное училище с отличными баллами по математике и поступил прапорщиком в 5-ю артиллерийскую бригаду. С этой воинской частью Струсевич принял участие в Русско-турецкой войне 1877— 1878 гг., храбро сражался под стенами Никополя и Плевны, был награждён боевыми орденами. В 1878—1881 гг. он обучался в Академии Генерального штаба, затем был прикомандирован к 3-му Александровскому военному училищу в качестве репетитора по артиллерии. В 1883 г. Струсевича направили в Донской кадетский корпус для испытания на должность офицера-воспитателя, в 1886 г. он занял эту должность, в 1888 г. стал сотенным командиром. В апреле 1897 г. Александр Петрович был переведён инспектором классов в Псковский кадетский корпус, где прослужил до 1900 г., а затем перешёл на ту же должность в Симбирский кадетский корпус.
После ухода Струсевича пост инспектора принял гражданский педагог, статский советник Александр Семёнович Равич-Щербо. В отличие от всех своих предшественников он большую часть служебной карьеры сделал в Пскове. Равич-Щербо обучался в Москве, одновременно посещая занятия в Константиновском межевом институте и на юридическом факультете Московского университета. В 1880 г. он поступил воспитателем в Псковскую военную гимназию, благополучно пережил её реорганизацию в кадетский корпус, преподавал в нём математику, а в 1886 г. стал помощником инспектора классов. Обязанности инспектора он исполнял пять лет. В середине 1905 г. А. С. Равич-Щербо перешёл на службу инспектором классов в Николаевский кадетский корпус и оставался там вплоть до 1917 г. В Псковском корпусе он в совокупности прослужил 25 лет. Кстати, одновременно А. С. Равич-Щербо преподавал математику в Мариинской женской гимназии и законоведение в Псковском землемерном училище.
В августе 1905 г. должность инспектора классов занял полковник Дмитрий Михайлович Левшин. Он имел весьма внушительное образование: окончил Александровское военное училище, Академию Генерального штаба, Археологический Институт и Институт восточных языков. К сожалению, в Пскове Левшин прослужил недолго и уже в апреле 1906 г. был зачислен в запас по армейской пехоте. Впоследствии Дмитрий Михайлович вернулся к педагогической деятельности, а после Февральской революции 1917 г. даже руководил недолгое время 1-м кадетским корпусом в Петрограде.
Седьмым по счёту инспектором классов стал полковник Михаил Михайлович Клингенберг. Он происходил из семьи, имевшей давние военно-педагогические традиции: его дед, генерал-лейтенант Карл Клингенберг, в 1839—1849 гг. состоял Главным директором Пажеского и всех кадетских корпусов. Интересно также заметить, что на сестре Михаила Михайловича был женат Владимир Шильдер, занимавший в 1902—1905 гг. пост директора Псковского корпуса. Возможно, именно он и привлёк Клингенберга к службе в Пскове. Обучался новый инспектор в Пажеском корпусе и Академии Генерального штаба, служил офицером-воспитателем в Николаевском корпусе, участвовал в Русско-японской войне, был ранен и награждён золотым оружием.
Главное управление военно-учебных заведений неоднократно отмечало большие заслуги инспектора в организации преподавания в Псковском корпусе, и в частности во внедрении в программу химии. Высокой оценкой его заслуг стало и повышение по службе: в 1910 г. Клингенберга прикомандировали к Главному управлению, а в 1911 г. назначили директором Полтавского кадетского корпуса. На этом посту он встретил бурные события Октябрьской революции и Гражданской войны. Один из воспитанников, Г. Хижняков, вспоминал, что в 1919 г., когда жена какого-то местного комиссара попросила Михаила Михайловича о зачислении сына в корпус, тот насмешливо посоветовал ей направить мальчика в духовную семинарию. Вскоре после этого директора арестовали, и, вероятно, дерзкий ответ обошёлся ему очень дорого.
Последним инспектором классов в Псковском корпусе стал полковник Николай Александрович Воронов. Он обучался в Павловском военном училище и Николаевской академии Генерального штаба, а на службу в Псков прибыл в 1901 г. и был сначала помощником инспектора. В 1906 г. Воронов занял должность инспектора классов Владикавказского корпуса, прослужил там четыре года, после чего в 1910 г. вернулся в Псковский корпус, но уже инспектором.
В целом следует заметить, что все инспектора классов имели, как того и требовало «Положение» 1886 г., высшее образование и значительный опыт педагогической службы. Об их профессионализме свидетельствует также успешная карьера после ухода из Псковского корпуса. М. В. Барсов стал директором Сибирского кадетского корпуса, Д. М. Левшин — 1-го, М. М. Клингенберг — Полтавского и т. д.
|
| |
| |
|
